Автограф Ганса Селье
Из многочисленных встреч с известными людьми, пожалуй, наибольшее впечатление оставила в моей памяти встреча с выдающимся канадским учёным-эндокринологом, директором Института экспериментальной хирургии и медицины в Монреале Гансом Селье. Его работы и идеи до сих пор считаются одними из самых фундаментальных и плодотворных в истории медицины, ему посвящена глава книги М.С. Шойфета «100 великих врачей» (Москва, 2004). Многие называли его Эйнштейном медицины. Эта встреча состоялась в Москве, если я не ошибаюсь, летом 1967 года, то есть около полувека назад.
В то время я уже больше года был аспирантом гормональной лаборатории в Московской академии им. Тимирязева. Это была одна из первых лабораторий такого профиля в сельскохозяйственном вузе, организованная энтузиастом эндокринологических исследований в животноводстве профессором Ю. Н. Шамберевым.
К эндокринологии – науке о гормонах в организме человека и животных - в те времена относились с плохо скрываемым подозрением, отводя ей место где-то рядом с генетикой, на которую некоторые наши «учёные» поставили клеймо «продажной девки империализма». Но если в медицине эндокринология после временного застоя стала быстро утверждаться в качестве серьёзной науки, то в научных учреждениях нашего профиля продолжало господствовать мнение одного из верных последователей корифея советской науки академика Т. Д. Лысенко, считавшего, что лучшим „гормоном“ для животных является овёс.
Весной 1966 года Ю.Н. Шамбереву удалось найти на территории Академии заброшенное помещение бывшего простоквашного цеха, которое его стараниями быстро превратилось в современную биохимическую лабораторию: со специальными химическими столами, системой вытяжной вентиляции, шкафами для хранения реагентов, приборами, лабораторной посудой и т.п. Одновременно формировался небольшой штат научных сотрудников и лаборантов.
Когда организационный этап создания лаборатории был в принципе закончен, Юрий Николаевич, побеседовав со мной, предложил мне тему будущей диссертационной работы*. Немного подумав, я согласился. Для начала мне пришлось заняться разработкой методики будущего исследования. С этой целью я углубился в солидный список рекомендованной шефом литературы, в основном, зарубежной, посвящённой предложенной мне теме. В дальнейшем мне пришлось и самому порыться в библиотечных каталогах и реферативных журналах. Тогда-то мне впервые и встретилось имя Ганса Селье – учёного с мировым именем, почётного доктора многих университетов. Он был создателем науки о «стрессе», раскрывшим его механизм и показавшим решающую роль в нём стероидных гормонов. Определение и изучение роли этих гормонов в процессах роста и развития подопытных животных как раз и входило в задачу моей работы.
Основная трудность, с которой я столкнулся, состояла в отсутствии
приемлемых методов определения этих гормонов у животных. Радиоиммунологических способов их определения тогда не существовало, а методы, используемые для человека, оказались непригодными - из-за высокого содержания в анализируемых пробах растительных пигментов. Было решено попытаться очистить эти пробы от пигментов с помощью физико-химического метода разделения, называемого «хроматографией»**.
Вскоре, однако, выяснилось, что большинство используемых при этом
реагентов, в первую очередь органические растворители, обладает не очень приятным запахом, а их пары, мягко говоря, не очень полезны для здоровья. Это сразу почувствовали работающие в лаборатории женщины. Выждав какое-то время, они сформировали инициативную группу, которая обратилась к шефу с решительным протестом: «Ваш аспирант работает над диссертацией, делая себе научную карьеру. Это понятно. Но почему из-за этого должны страдать остальные сотрудники?» Бурный обмен мнениями по данному вопросу вылился в конкретное предложение: чтобы не подвергать угрозе жизнь и здоровье ни в чём не повинных сотрудников, я должен работать по ночам. Шефу ничего не оставалось делать, как скрепя сердце признать их доводы справедливыми и... согласиться.
Пришлось работать ночами. Я был не женат и поэтому меня это не слишком напрягало. Притом, как в любой ситуации, в работе ночью имелись свои плюсы и минусы. Плюсы состояли в том, что мне никто не мешал, и я мог спокойно обдумывать и комбинировать разные варианты и методы очистки. Минусы – ночью я не особенно следил за техникой безопасности и не всегда вспоминал о необходимости пользоваться вытяжными шкафами. По утрам, когда я возвращался домой в автобусе, стоящие рядом пассажиры как-то странно принюхивались, морщились, бросая на меня подозрительные взгляды, и старались отодвинуться подальше. (Позднее, когда я начал работать с мышами, соседи в транспорте делали то же самое и говорили, что от меня пахнет «зоопарком»). В конце концов, я заработал себе астму, которая не «отпускала» меня затем много лет. Некоторым утешением служили слова моего старого друга, врача Давида Р., уверявшего, что «астма – это болезнь долгожителей». Хотелось верить, что хотя бы в этом он окажется прав!
Серьёзной проблемой явилось получение нужного мне для работы химически чистого серного эфира. В то время его получали, в основном, лишь медицинские учреждения и больницы. И тут я вспомнил о своём знакомом, назовём его М.Т. , который работал тогда врачом в одном из отделений 1-й Градской больницы. Он мог получать для своих нужд любое количество этого эфира, упакованного в пузатенькие тёмные бутылочки. Я стал регулярно навещать своего знакомого, унося каждый раз с собой сумку с драгоценным реактивом. Не желая оставаться в долгу, я компенсировал его услугу неким объёмом другого «реактива», всегда украшавшего полки наших продуктовых магазинов.
Однажды, когда я пришёл за очередной порцией эфира, М.Т. извинился, что сегодня у него нет времени, так как он спешит на заседание Академии медицинских наук СССР, где будет выступать знаменитый профессор из Канады Ганс Селье.
«С лекцией об адаптационном синдроме?» – желая блеснуть эрудицией, скромно осведомился я.
«Нет, сегодня он будет рассказывать о своей новой теории «о многопричинности болезней». А ты не мог бы взять меня с собой?» – робко спросил я.
«Нет проблем», - великодушно согласился он.
Вскоре мы уже стояли перед входом в старинное, украшенное колоннами здание АМН на Солянке. Сравнительно небольшой лекционный зал Академии был доотказа заполнен медицинскими знаменитостями (среди которых были известный профессор, физиолог С.М. Лейтес, академик А. Д. Адо и др.), врачами и студентами-медиками. Многие из присутствующих были в белых халатах. В центре зала находилась кафедра, за которой вскоре появился сопровождаемый учёным секретарём АМН проф. Ганс Селье. Он был среднего роста, одет в темно-серый, безукоризненно сидевший на нём костюм. Запомнились его большие выразительные глаза, тонкие черты лица, порывистые движения и энергичная жестикуляция (он выглядел значительно моложе своих 60-и лет), а также не сходящая с его лица доброжелательная, немного ироничная улыбка.
Начиная лекцию, Селье сказал, что попытается прочесть её по-русски. Свободно владеющий 10-ю европейскими языками (при этом 4 языка он считал родными), Селье признался, что русский знает всё же не очень хорошо. Поэтому, выступая перед высоким собранием на русском языке, он в определённой мере рискует. Но перед приездом в Москву он купил учебник русского языка с пластинками, и сотрудник магазина заверил его, что если слушатели в Москве его не поймут, то фирма вернёт ему стоимость учебника. (Судя по бурным, долго не смолкающим аплодисментам, прозвучавшим в конце лекции, фирма может считать себя полностью свободной от взятых ею обязательств).
Пересказывать содержание его лекции даже кратко я не берусь. Как и в других своих многочисленных трудах (он написал 39 книг и более чем 1700 статей, переведённых на 17 языков) он сообщал о результатах своих оригинальных экспериментов и исследований, за которыми следовали не менее оригинальные выводы. Последние вызвали, впрочем, критику его советских коллег. Так, проф. С.М. Лейтес подчеркнул, в частности, что эксперименты, проводимые Селье, всегда безупречны, однако его выводы иногда вызывают сомнения. Аналогичное мнение высказывалось и некоторыми другими учёными. В результате, возникла довольно активная полемика. Так как она велась уже на английском языке, то не все её детали, несмотря на синхронный перевод, были мне понятны. Но не это было для меня главным.
Искреннее восхищение вызывал у меня сам лектор, его огромная эрудиция и интеллект, элегантность, манера аргументации и способность тактично, с тонким юмором парировать критические замечания оппонентов. Очень точную и образную характеристику дал Ганс Селье американский биохимик, лауреат Нобелевской премии А. Сент-Дьёрдьи, видевший его основную заслугу как исследователя в том, что он «...с самого начала рассматривал жизнь как единое целое... и атаковал её с глубоко проникающей интуицией поэта».
Глубокое впечатление на меня произвели слова Ганса Селье, обращённые к сидевшим в зале студентам и молодым врачам, о том, что нам нужно как можно более интенсивно изучать природу человека, так как в мире нет более важной задачи, чем борьба с болезнями, старением и смертью. Глубоким гуманизмом были пронизаны его рассуждения о том, что США планируют в ближайшем будущем потратить 40 миллиардов долларов, чтобы достичь Луны, в то время как, располагая этими средствами и талантом учёных, можно добиться значительных успехов в борьбе с раком, сердечными и психическими заболеваниями, а также преждевременным старением. «Мне трудно представить, – говорил Ганс Селье, - что на других планетах мы сможем найти сокровища, которые были бы для нас важнее, чем успехи в борьбе с недугами, о которых я сказал». Я был потрясён – я впервые находился рядом с учёным, философом и гуманистом такого уровня.
Тем временем дискуссия стала подходить к концу, присутствующие стали постепенно расходиться, и вскоре вокруг Г. Селье осталось лишь несколько человек. Я выбрал подходящий момент и подошёл к кафедре, за которой стоял Селье. Зная, что немецкий – его родной язык (он родился в Вене), я, используя свои скромные знания немецкого языка (я недавно сдал кандидатский минимум), в нескольких словах рассказал о себе, о теме и проблемах своей научной работы. Однако в основном я постарался выразить своё восхищение его лекцией, а также его мыслями о приоритете исследований в области естественных наук и медицины в современном обществе.
Короткая беседа быстро подошла к концу. Но, честно говоря, мне очень не хотелось расставаться со знаменитым собеседником. У меня возникло неясное ощущение, что эта, в общем-то случайная встреча, может иметь для меня важное значение. Неожиданно, под влиянием какого-то внутреннего импульса, я спросил, не могу ли я получить на память его автограф? Ганс Селье с улыбкой кивнул головой, и я начал лихорадочно рыться в своей сумке, стараясь найти лист чистой бумаги или какую-нибудь открытку. И действительно, в одной из папок я обнаружил лист бумаги стандартного формата, правда, исписанный с одной стороны. Зато обратная сторона была совершенно чистой. Селье взял протянутый мной лист и размашисто расписался на чистой стороне: Ганс Селье.
Счастливый и ещё не до конца верящий в свою удачу я поблагодарил учёного и, попрощавшись, поспешил домой, всё ещё под огромным впечатлением увиденного и услышанного в этот вечер. Дома я первым делом достал лист бумаги с автографом Селье, чтобы ещё раз убедиться в реальности встречи со знаменитым учёным. Затем я перевернул лист и посмотрел, что написано на его обратной стороне. И тут я не поверил своим глазам!!! Это была рабочая методика моей диссертации, которую я всегда носил с собой, чтобы иметь возможность при необходимости вносить в неё какие-либо дополнения и уточнения....
Спустя несколько лет, в мае 1970 года, после защиты мной кандидатской диссертации председатель Учёного совета профессор В.И. Георгиевский, поздравив меня с успехом, сказал, что, по его мнению, эта была лучшая работа из числа защищённых на зооинженерном факультете за последние годы. В ответ я скромно улыбнулся и слегка кивнул головой. Этот жест означал с одной стороны благодарность за высокую оценку, а с другой – уверенность, что именно так всё и должно было случиться. Ведь методику моей диссертации скрепил своей подписью сам Ганс Селье.
Николай Эпштейн
-------
* Я не решился привести здесь полное название моей диссертации из-за опасения, что оно может показаться слишком «заумным», и это может неблагоприятно повлиять на мой контакт с читателем. (Прим. автора).
** Поскольку мне трудно популярно объяснить, в чём состоит суть метода «хроматографии», я отсылаю интересующихся читателей к Википедии. «Хроматорафия это ...» или к статьям в химических справочниках (Прим. автора).