Владислав Голков

КАК Я "РАСШИФРОВАЛ" СВОЮ ФАМИЛИЮ...

Все мы, прошедшие школу  социалистического реализма, немного юмористы. В той жизни можно было либо смеяться, либо плакать. Большинство выбирало юмор. А меня с детства учили: там где большинство, там справедливость.  Так что  не случайно меня обозвали «молдавским юмористом»,  когда читали  мой рассказ  в передаче  «Опять двадцать пять» всесоюзного радио...
За почти пятидесятилетнюю трудовую деятельность сменил несколько областных и республиканских газет, а также один журнал, который сменил уже непосредственно на Германию, где и нашел  пристанище в газете Еврейской общины Потсдама, называвшейся вначале «Алеф-Бет», а теперь «Алеф».
Многие годы жизни в СССР пытался перемешивать журналистику с деятельностью спортивного арбитра, тренера, менеджера. Обвинения в попытке совместить несовместимое не приемлю, так как журналистика требовала работы головой, а спорт – работы ногами.  В итоге все органы были задействованы, и получилась цельная  натура. К этому могу добавить, что являюсь бывшим членом  бывшего Союза журналистов  бывшего СССР. Не могу не отметить такой факт. Долгое время среди моих многочисленных родственников шли дебаты: еврейская или нееврейская фамилия Голков? Пришли к выводу, что нееврейская, так как я значительно проще проходил в институт, на работу, в различные общественные организации, чем мои двоюродные братья по маминой линии, носившие  фамилию Гершензон. Тут же возникла  новая проблема: так откуда нееврейская фамилия в еврейском роду? Многолетние рассуждения  привели-таки к мнению, что изначально наша фамилия имеет еврейские корни и происходит от понятия  «Голд копф» - золотая голова. На этом и успокоились. Меня подобная версия  тоже устраивала. Увы, на деле все оказалось гораздо прозаичней. С появлением интернета я узнал, что моя фамилия  - из категории «украинских евреев» и происходит от слова «голка» - игла.  Но почему, в таком случае, Голков, а не Голкин, не смог объяснить даже интернет…

 

Ш Т Р А Ф
(Рассказ)

1.

Сашку Бенумиса оштрафовали в автобусе на 60 марок. За безбилетный проезд. Закадычный его друг Мишка по этому поводу как-то сказал жене (разумеется, в Сашкином присутствии): «А что, Таня, не купить ли нам ружье? Говорят, зайцев в округе развелось...» Сашка разозлился, шутка ему не понравилась. Да и вообще... История эта, действительно, была какой-то странной, запутанной. Дело в том, что Сашка давно уже не ездил на автобусе. Соседские ребята, которые приехали в Германию одновременно  с Сашкой три года назад, как-то быстро здесь освоились, научились находить где-то дешевые машины и продавать их дороже: вот вам и бизнес, и деньги. Эти  самые ребята пригнали Сашке подержанный «Опель». Продали за какие-то смешные деньги, за гроши, которые даже Сашка сумел скопить.  Машине этой в прошлый четверг исполнилось сто лет, но выглядела она вполне прилично. Сашка за ней очень ухаживал, любил ее. Еще бы не любить: дома, в своем Городище, он никогда и не надеялся иметь машину.

2.

Единственное, что мог себе позволить инженер Локомотивного депо Бенумис - 
так это бутылка водки на троих в день зарплаты, кружка пива впристяжку и бесконечные разговоры о том, что вот за границей они с жиру бесятся, а мы хоть и работаем честно, а едва концы с концами сводим. В самом деле, Сашка отдавал жене всю зарплату, премиальные и даже те деньги, что получал за рацпредложения и изобретения, и все равно до конца месяца они не дотягивали. Приходилось занимать, с получки  рассчитываться и через пару недель снова занимать. «Жизнь взаймы», - горько усмехался Сашка. Где-то он слышал название этого романа, - читать, правда, не читал, но был уверен, что там про них, про его семью все и описано.
- Что ж это ты, Санек, - подначивали собутыльники, -  все запад расхваливаешь, а сам не едешь. Вон твои собратья давно уже в Израиле. Еврей ты или не еврей?
На Сашку эти разговоры действовали, как красное на быка. Он психовал, даже кидался в драку. Но отчего так поступал, позже и сам объяснить не мог. А причина была простой: евреем себя Сашка не считал: рос среди русских, знал один лишь русский язык и обычаи только своего, как он считал, народа. Да и о каком еврействе можно было говорить, когда во всем Городище было пять евреев, да и то один из них - Рамазанович, - как позже выяснилось, был белорусом. Именно свойства русского характера - упрямство и вспыльчивость - сыграли большую роль в том, что Сашка оказался в Германии. Правда, первый камешек в этот фундамент заложила жена Маня, которая все чаще заводила разговоры о том, что пора жить по-человечески, о счастье детей. Но окончательно его достали разговоры все тех же друзей-собутыльников. Мысленно хлопнув шапкой оземь, Сашка поехал в Киев, в немецкое посольство. Все образовалось на удивление быстро, и через три месяца  семья Бенумиса  получила письменное уведомление о том, что они приглашаются на  постоянное жительство в Германию. Все это время Сашка не находил себе места, его  раздирали сомнения: куда и зачем они едут? Успокоился он только, когда посмотрел в глаза  милиционерши, выдававшей заграничный паспорт: в них светилась нескрываемая зависть... А что,  подумал Сашка, может, там действительно хорошо, раз  людей так от зависти корежит…

3.

И попали они в рай. Во всяком случае, поначалу Сашке так казалось. Ну, отчего
не показаться, если встретили  их, как родных, постель-шмастель, кастрюль разных выдали и поселили  в отдельной квартире: комната для Сашки с Маней, вторая для детей. Дома о такой инженер Бенумис мог только мечтать. Семья его ютилась с тещей, тестем, братом жены... Да что там... И вспоминать не хочется. Правда, незадолго до отъезда за добросовестный труд ему выделили малосемейку: коридор в два шага и две крохотные комнатенки. Тогда им с Маней эта квартира показалась царскими хоромами. Но сейчас, в Германии, Бенумис с усмешкой вспоминал те самые «хоромы» и особенно имевшийся при квартире туалет таких маленьких размеров, что, будучи человеком не слишком крупным, Бенумис  вынужден был входить в него в три приема: вначале просовывал живот, потом подтягивал туловище и только после этого, стоя на одной ноге, мог закрыть дверь.  А здесь... Просторный туалет с душем, отдельная кухня. Живи и радуйся! Позже,  когда из общежития -  а эта двухкомнатная радость была всего лишь общежитием -  они переезжали в просторную квартиру из четырех комнат, Бенумис  уже так не удивлялся. К хорошему быстро привыкаешь! А поначалу. ..  Когда им в первый же день по приезде выдали кучу валюты  (они долго еще не могли врубиться, что это не иностранная валюта, а деньги, на которые надо жить, которые просто надо тратить), Сашка  тут же пересчитал, сколько это будет на наши, деревянные,  и чуть умом не тронулся: получалось, что столько, сколько здесь запросто так дали на неделю, дома он не получал и за месяц.
Единственное, что не любит вспоминать Бенумис, это первое свое посещение супермаркета. Изобилие его почему-то не обрадовало, а вызвало чувство раздражения. Может, оттого, что он такого и представить себе не мог, а верхом совершенства и изобилия считал московский гастроном «Елисеевский», где ему
однажды довелось побывать. А может, потому, что в этом океане продуктов так и не смог найти любимый плавленый сырок. У отдела, где выставлялся  чай, Сашка и вовсе заплакал. И прошептал: «Ну, зачем же семьдесят сортов чая?» Видно, успел посчитать...
Но все это было давно, все осталось за частоколом времени. Сашка быстро поосвоился, забегая в супермаркет, сразу направлялся к полке, где лежала колбаса « Краковская», отдаленно напоминавшая по вкусу ту, что он ел дома, а в водочном отделе выбирал «русскую», которая называлась «Рахманинов». Часто навещал русский магазин, где ему продавали  ту же местную колбасу, но с этикеткой на русском языке «Докторская» и щемящей эмигрантское сердце припиской: «С детства знакомый вкус».
В общем, рай, как рай. Единственное, что омрачало жизнь на первых парах - это немецкий язык. Точнее, его отсутствие. Если в магазинах Сашка с помощью рук и мимики еще как-то объяснялся, то в госучреждениях, где поневоле приходилось бывать, пальцы и жесты помогали плохо. Порой Сашка чувствовал с трудом скрываемое раздражение и вполне сочувствовал служащим. В одном учреждении он увидел плакат, на котором крупными буквами по-русски было написано: «В Германии официальным языком является немецкий». «Ну,  это понятно», - вслух сказал Сашка и почему-то совершенно некстати вспомнил поговорку: «С волнами жить по-волчьи выть». И улыбнулся глупой мысли. Настроение у него было прекрасным. Вскоре предстояло идти на шестимесячные курсы немецкого языка, и в том, что проблема исчезнет сама собой, он нисколько не сомневался. В разговорах на языковую тему, которые часто возникали среди обитателей общежития, он любил повторять казавшуюся ему бесспорной мысль: «Мы в школе десяток предметов изучали, - говорил Бенумис, - и в каждом хоть  немного да разбираемся. А здесь шесть месяцев подряд да по шесть часов в день один немецкий - да куда он денется !»
Впрочем, когда начались занятия, Сашкин энтузиазм быстро поугас. Оказалось, что после двух  часов интенсивных занятий  внимание начинало рассеиваться, Сашку клонило ко сну, и, как он ни старался, понять и запомнить то, что говорила учительница, был уже не в состоянии.  Видимо, возрастсказывался - под пятьдесят, не юный студент. Да и вообще,  никогда он не отличался усидчивостью. Поначалу  тянулся за всеми, но быстро отстал, понял, что уже не сможет наверстать упущенное, попросту сдался. На уроках он сидел с отсутствующим взглядом, думал о своем, вспоминал Городище, старых товарищей, а то и вовсе дремал. Учительница, этакий гренадер в юбке и фанатичный энтузиаст своей профессии, сразу же возненавидела Бенумиса, но, понимая, что добиться от него ничего не сможет, пыталась не обращать внимания. И только однажды она не выдержала. Глаза ее зло сверкнули линзами очков.  «Господин Бенумис, - железным голосом произнесла учительница,-  вы еще не на пенсии, так что будьте любезны  работать вместе
со всеми. Вы за это деньги получаете».  К счастью, Бенумис  ничего не понял, а
перевести ему эти слова никто не решился.
Оживлялся Бенумис только на уроках второго педагога. Он был мужем первой учительницы, которую, видимо, очень ценили и потому согласились принять на работу вместе с супругом. Тем более, что в задачи его входило только закреплять пройденный материал и проводить так называемые практические занятия.  Языка он толком не знал, да, похоже, и не любил (говорят, до пенсии
был учителем труда), на уроках все больше разучивал песенки и рассказывал различные байки, вставляя в немецкую речь английские и русские слова. Давал
всевозможные советы. В том числе и как лучше избавляться от похмелья.
«Надо проснуться часов в пять, - говорил педагог, - поддержать организм, то есть, выпить бутылочку пива. И снова лечь спать, тогда утром не будет болеть голова». Совет Бенумису понравился, оказался полезным. Но, увы, не в плане
изучения  языка.
Шесть месяцев пролетели мгновенно. Три десятка слов, которые Бенумис одолел, помогали  ему кое-как объясняться на улице и в магазинах. В учреждения  же он ходил с кем-нибудь из детей, у которых давно уже не было языковых проблем. Знакомые говорили Сашке: «Ты хоть по одному слову в день учи, это же не сложно...»  Сашка на такие советы не отвечал. Отмахивался. Ну не станешь же каждому объяснять, что и по одному слову не получается. Вроде и не тупой, и не самый ленивый, а не получается.  Может, он веру в себя потерял, а никто не предложил ему: «Давай вместе попробуем».
Трудно сказать...
Дальше - больше. Без знания языка не мог Сашка найти себе и работы. Даже самой простой, как говорят, по-черному. Он готов был землю рыть или мусор вывозить. Но оказалось, что мусорщик здесь не просто уважаемая, а доходная специальность. И желающих ее выполнять хватает и без инженера Бенумиса. Жена же его, Маня, наоборот, вдруг выявила недюжинные способности к языкам, многое взяла на курсах, потом  занималась дома. Вскоре она нашла работу - была уборщицей в каком-то учреждении, а потом знакомые устроили ее ухаживать за одинокой богатой старушкой. Маня неплохо зарабатывала, и эти деньги стали большим подспорьем в доме. Получилась парадоксальная вещь: Бенумис, который всегда был главным в семье, отошел на второй план.
И Маня, с которой он прожил уйму лет, скоро справлять серебряную свадьбу, его Маня, не раз повторявшая в порыве страсти: «Ты даже не представляешь, как я тебя люблю», вдруг как-то к нему поостыла. Бенумис  даже не мог сказать, в чем это проявляется, но он чувствовал, что между ними пробежал холодок, образовалась трещинка, которая неизвестно еще как обернется: то ли исчезнет без следа, то ли вырастет в огромную яму. «Женщина стремится к власти в семье,- вспоминал он где-то вычитанную фразу, - а добившись власти перестает уважать мужа». Эта мысль беспокоила Бенумиса, он обдумывал фразу так и эдак. Он часто стал уходить из дома, чтобы побыть одному  или съездить к кому-либо из друзей, пропустить рюмочку-другую.  И в тот день, когда его оштрафовали  на 60 марок, он направлялся к своему другу. Потому был без машины.

4.

 А случилось вот что. Накануне этого злосчастного  дня снился Сашке странный
сон. Будто находится он у себя в Городище, в своем  Локомотивном депо. Вокруг знакомые лица, и все одеты как-то по-праздничному: рабочие - в новеньких, как на рекламе, спецовках, служащие - в модных костюмах, с галстуками. Все веселые, какие-то беззаботные, все почему-то разговаривают по-немецки.  Самое удивительное, что Бенумис их прекрасно понимает, сам свободно говорит и даже делает какие-то расчеты на немецком языке. Вдруг подходит к нему мастер цеха, и Сашка застывает на месте от удивления: обычно хмурый, заросший и одетый в замасленную спецовку мастер чисто выбрит,  одет во фрак (Сашка еще успел подумать:  «Наверное, фрак в своей жизни  только в кино и видел, а тут вырядился»), улыбается во весь рот, как продавщица в супермаркете, и говорит: «Херр  Бенумис, битте...»  На этом «битте» Сашка и проснулся. Сразу вспомнил весь сон и даже сплюнул в сердцах: тьфу ты, приснится же такое!.  Дома не было никого: жена ушла к своей старушке, дети- в школу. В раковине лежала гора тарелок, а на столе Сашка нашел записку: «Милый, помой посуду, мы все опаздываем...»
«Вот я уже и судомойкой стал, -  мрачно подумал Саша. - Ну да, а для чего я еще нужен в этом доме?». Но посуду помыл. Настроение испортилось окончательно. «Поеду к Мишке, - решил Бенумис, - может, примем по маленькой».- «Не с утра  же, -  возразил он сам себе, но тут же продолжил внутренний монолог, - с утра можно пивка, а там видно будет...»
Мысль Бенумису понравилась, он твердо решил не брать машину и направился
к автобусной остановке.
Уже поднявшись на ступеньку передней двери, Сашка  вдруг вспомнил, что у него нет мелочи, но мысль эта проскочила как-то мимоходом. Сашка знал, что в автобусах билеты продает водитель, в отличие от трамвая и метро, где установлены умнейшие автоматы. Он спокойно протянул водителю единственную имеющуюся у него двадцатку. Но водитель развел руками, покачал головой и указал на новенький автомат, установленный в середине  салона. О, и здесь прогресс! - почему-то обрадовавшись подумал Сашка и шагнул к этому электронному чуду техники. Но водитель что-то крикнул ему вслед, и Сашкиных знаний  хватило, чтобы понять эту фразу: «Автомат не принимает купюры, только мелкие деньги». А что же делать?  Сашка вернулся назад. Водитель вновь пожал плечами, закрыл дверь и тронул автобус с  места. Саше бы постоять рядом с ним, пока они доедут до следующей остановки, выйти и разменять двадцатку. Он так и решил сделать, но вдруг увидел в середине салона, в котором находилось человек шесть-восемь, не более, соседскую девочку Сузанну.  Он прошел в салон, сел рядом с ребенком и сказал: «Ты видела когда-нибудь огромного зайца?». Настроение у него улучшилось, он решил пошутить. Но девочка шутки не поняла, и Сашка стал ей объяснять, что нет у него мелочи, потому он невольно оказался «зайцем», то есть безбилетником, что он сейчас выйдет и все уладится. В это время кто-то тронул Сашку за плечо. Он обернулся, рядом стоял контролер с удостоверением в руке:
- Ваш билет!
- Какой билет?  - неожиданно по-русски сказал Сашка.. - Ты же видел, как я давал двадцатку водителю.
Потом опомнился, стал объяснять уже по-немецки, как мог, что он проехал всего пол-остановки, что у него нет мелочи, и он сейчас выйдет.
Контролер, не переставая вежливо улыбаться, спросил:
- А документы у вас есть?
Сашка не чувствовал за собой никакой вины и потому не предвидел опасности.
Он достал какой-то документ, где значились его имя и фамилия, затем назвал свой домашний адрес. Контролер все это очень долго записывал, и Сашку
вдруг осенило:
 -Вы что, штраф мне выписываете?
Контролер не ответил. Только закончив писать,  протянул Сашке формуляр для оплаты штрафа,  и сказал:
- Вы не волнуйтесь! Там внизу есть адрес  нашего бюро. Там во всем разберутся.
И отошел в конец автобуса, к компании  таких же контролеров.
На остановке Бенумис пулей вылетел из автобуса, с остервенением скомкал выписанный штраф и чуть было не швырнул бумагу в урну, но вспомнил, что там есть нужный ему адрес. Решил, было, сразу ехать в это проклятое бюро,
но одумался  - как там объясняться, на каком языке? Мысли  работали лихорадочно, но  четко. «Не может быть, - думал Сашка, - есть же на земле справедливость. Я докажу, мы же не в Зимбабве какой-нибудь живем, в цивилизованной стране. Эх, жаль я не могу по-немецки. Я бы им сказал! Я бы им все сказал! Ну, ничего, я напишу, пусть  читают».
Бенумис вернулся домой, сел за стол и спокойно  (благо, никого не было дома, никто не мешал)  изложил все, что накипело. Это был поэтический крик души.
Если бы дома, в городищенском депо, он с таким пафосом выступил на профсоюзном собрании, коллеги немало бы подивились. Они не знали за Бенумисом таких талантов. Но тут уж больно задели его самолюбие. Он писал о справедливости, о формализме, который губит любое дело, о нанесенном  ему оскорблении и судебном разбирательстве о защите чести и достоинства. Но до суда, писал Сашка, дело можно не доводить, он будет вполне удовлетворен, если недобросовестного контролера примерно накажут,  скажем, лишив его премиальных. Теперь предстояло перевести письмо на немецкий. Придется идти к Ленке, - тяжело вздохнул Бенумис.
Ленка была его землячкой, из того же самого Городища. Быть может, даже и дальней его родственницей –  как-то  давно еще они пришли к такому выводу. Поначалу, когда приехали в Германию, они дружили  семьями, но потом Ленка быстро пошла в гору, капитально выучила немецкий язык и свое прошлое как бы забыла напрочь. Ее взяли на работу сначала в какую-то общественную организацию, потом в официальное переводческое бюро, и, говорят, даже приглашали для судебных переводов. Она вела чисто немецкий образ жизни, обедала в столовой, а ужинать ходила в рестораны, все друзья у нее были из местных, похоже, что своих бывших сограждан она тихо ненавидела. Так, во всяком случае, казалось Сашке. Когда приходилось с ней общаться, Сашка чувствовал, как она вся сжималась, в глазах появлялся злой блеск. Чего она
меня так ненавидит, удивлялся Саша.  Но, поразмыслив хорошенько, понял причину. Он знал Ленкино прошлое и мог об этом рассказать. А в прошлой жизни  Ленка была обычным парикмахером, а не юристом, как думали многие ее знакомые.  «И чего человек звереет,- рассуждал Сашка,- я ведь помалкиваю, как рыба об лед». Все это он вспоминал, когда шел к Ленке на работу. Особо на помощь не рассчитывал, но все же…
«Что ж, она не человек, что ли,- рассуждал Сашка, - тут ведь особый случай…»
Разговор с Ленкой был коротким. Письмо она  читала, сжав губы. Прочла, зыркнула недобро на Сашку и с возмущением сказала: «Вот что, Бенумис! Имел наглость ехать без билета, имей совесть и штраф уплатить. - И добавила после небольшой паузы: - Нечего тут свои порядки устанавливать».
К своему удивлению, Сашка  даже не обиделся. Чего на нее обижаться! Он вдруг вспомнил в общем-то дурацкую, но популярную в его детстве не то песню, не то частушку, которую распевали известные артисты эстрады. В ней были такие слова: «Аль забыла, чья ты родом, разорвала связь с народом? Ну, так все, живи уродом,  Манечка». Он усмехнулся, сказал: «Живи уродом, мадам. Адью! Сюда я больше не ездец».  Повернулся и вышел.
 
5.

«Обложили  гады, - ругался Санька, - как волка красными флажками».
Перевести свою жалобу он решил непременно. Но не идти же к официальному
переводчику. Заплатишь в два раза  больше, чем сам штраф. Он бы и заплатил, не пожалел денег ради справедливости. Но таких  денег у него не было, а просить у жены… Сама эта мысль показалась Сашке смешной. Оставался один выход – идти на поклон к радистке Кэт. Почему прилипла эта странная кличка к преподавательнице немецкого - естественно из наших, ну, то есть, из бывших русских, - в языковой школе, Сашка не знал. Да как-то над этим и не задумывался. Радистка и радистка...
Мало ли какие клички бывают… А тут вдруг задумался. И пришел к выводу, что, действительно, как-то странно живет Клавдия  Михайловна. Вроде женщина образованная, университет закончила, знает несколько европейских языков, а ни с кем не общается. Живет замкнуто, не слышно ее и не видно: внезапно появляется и внезапно исчезает. И даже ходит как-то боком, вроде хочет быть менее заметной. Ну, чем не разведчица?
Знал Сашка, хорошо знал, что не сильно спешит разведчица людям помогать.
Не отказывает, нет. Хуже. Пообещает  и... Обещанного три года ждут - это как раз из нашей оперы. Но не было у Сашки другого выхода. И чертыхаясь, проклиная себя, контролера, весь этот чистенький городок с уютными улочками и шикарными дворцами, будь они неладны, поплелся он к радистке Кэт.
На его счастье,  Клавдия Михайловна оказалась дома, и была к тому же в хорошем расположении духа. Она прочитала письмо, внимательно посмотрела  на Сашу - во взгляде этом, ему показалось, читались слова: «Ну, ты, композитор-поэт даешь!», - и села переводить. С работой справилась довольно быстро, Сашка даже и не надеялся на такое. Но письмо получилось в два раза меньше, уместилось в одну страницу. И Сашка понял, что все его эмоциональные переживания, все убийственно  логичные доводы испарились по взмаху палочки волшебницы Кэт. Он решил даже пойти к кому-нибудь сверить перевод с оригиналом, убедиться хотя бы, что суть происшествия сохранилась. Но, во-первых, идти было не к кому, а во-вторых, если даже определится, что письмо переведено безобразно плохо, что это изменит? Разве кто-то сделает ему новый перевод. Сашка поблагодарил радистку, сказал дежурное «с меня коробка конфет», тут же запечатал письмо в заранее приготовленный конверт, и отправился на главпочтамт. Он сразу решил, что отправит письмо с центральной почты, чтобы дошло быстрее. Ему как-то в голову  не пришло, что спешить особо некуда, нигде не горит. А пожар в душе - так он  никому не заметен и, как часто бывает, совершенно безопасен для окружающих.
Ответ пришел на удивление быстро, буквально через день. Волнуясь, словно школьник перед первым в жизни экзаменом, Сашка открыл конверт. Прочел письмо раз, потом второй, третий. Не то, что он не понял содержания - там и понимать было нечего, - просто не поверил своим глазам. В письме было сказано, что он сел в автобус на остановке «Лесная», а контролеры вошли только на «Звездной», то есть через пять остановок, и было достаточно времени, чтобы приобрести билет. В конверт был вложен новый формуляр для оплаты штрафа.
«Да что они там, с ума посходили? - Сашка мерил шагами небольшой «зал». - Какая  «Звездная», я всего пол-остановки. ..
Он схватил лист бумаги, написал слово «Уважаемая...»,  шандарахнул ручкой об стол и побежал к радистке Кэт.
- Клавдия Михайловна, дорогая, - упрашивал Санька,- напишите, что она
что-то напутала. Не было никакой « Звездной», пусть у этого контролера спросит.
Ответ снова пришел незамедлительно. Он был, как две капли воды, похож на предыдущий: тот же самый текст и такой же формуляр для оплаты штрафа. Сашке стало плохо. Сильно заныло сердце. Он выпил валокордин, который
ему выписали уже в Германии, и сунул под язык валидол, привезенный  с собой из дому. Его мучила отвратительная догадка: «Она даже не читает мои письма. Просто достает из компьютера стандартную заготовку...» Но верить  в это не хотелось. «Такого не может быть, - говорил он,- здесь же цивилизованная  страна…»
Превозмогая боль, он снова пошел к радистке. Кэт не оказалось дома, и он ждал ее несколько часов. Сидел на лавочке у подъезда. Мысли крутились вокруг не раз слышанной фразы о том, что у них, еврейских  эмигрантов, почти такие же права, как и у местных жителей. «Права-мурава, - думал Сашка. - Что толку с этих прав, если я языка не знаю. Это как вроде телега в подворье есть, а коня нет. Хорошая вещь, но бесполезная…»

Увидев Сашку у своего подъезда, радистка Кэт недовольно поджала губы. Сашка встал перед ней на  колени:
- Клавдия Михайловна. Клянусь, в последний раз! Три коробки конфет.
- Хорошо, Бенумис.  Встаньте с колен. И учтите: это на самом деле в
последний раз.
- Конечно, конечно, - зачастил Сашка. - Мы в этот раз разберемся окончательно. Напишите только, что я прошу назначить мне встречу, чтобы и девушка из бюро была, и контролер этот... добросовестный...
Радистка подняла на Сашку удивленный взгляд, и он ответил скороговоркой:
- Я  найму переводчицу, не волнуйтесь...
Когда пришел ответ, Сашка не стал открывать его сразу. Он походил по комнате, сделал даже легкую зарядку. Потом сказал: «Сейчас все станет на свои места» и вскрыл конверт.  Долго смотрел на очередной формуляр для оплаты штрафа, на фирменный бланк, на котором были написаны все те же несколько строчек про остановки «Лесная» и  « Звездная». Сашка не нервничал, не кричал и  не махал руками. Он подошел к зеркальному шкафу, посмотрел на свое отражение и спросил: «Кто же мы здесь такие?» 
С той стороны зеркала отражение  показало ему язык и ответило: «Кто, кто?! Эмигранты, вот кто!»
Сашка открыл шкаф, достал из-под стопки простыней сотню. И пошел платить штраф.

Владислав Голков
Потсдам, 1994 г.
 

Главы из книги "МАДАМ САРА, МАДАМ КЛАРА И ПРОЧИЕ МАНСЫ"

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Мой дорогой читатель! Если ты надеешься встретить на этих страницах очередную любовную историю, жутко закрученный детектив   или  рассказ о приключениях бесстрашного  мачо, то советую сразу отложить книгу: она тебе будет неинтересна. А если ты хочешь вспомнить или узнать, как мы жили во второй половине ХХ века, очень надеюсь, что книга тебя заинтересует. Хотя это не роман, не повесть и даже не сборник рассказов. Это сборник очерков из жизни и о жизни. Моей, а во многих случаях, и твоей… И еще несколько слов о том, как она появилась на свет. Эта книга. В принципе, я не верю в случайные совпадения. Будучи убежденным фаталистом, считаю, что за каждым из них какое-то знамение, намек  или что-то в этом роде. Просто мы не всегда понимаем эти знаки свыше. Вот и тогда, несколько лет назад, я лихорадочно пытался  понять, что же стоит за  любопытными совпадениями. Первого июня 2011 года вышел 249 номер газеты «Алеф», которая издается в Германии Еврейской общиной Потсдама и  в которой я назывался главным редактором (хотя для  издания, имеющего полупрофессиональный вид и  комически малый тираж, слово «главный» звучало, по меньшей мере, нелепо. Разве что воспринимать его как дань прошлому, в котором газета эта была общегерманской и издавалась шеститысячным тиражом)... Итак, первого июня... Именно первого июня 1996 года, ровно пятнадцать лет назад я был зачислен в штат газеты, которая называлась тогда «Алеф-Бет». А в первый раз, когда я принял участие в выпуске этой газеты, она вышла под номером 49. Такие вот круглые циферки: 200 выпущенных номеров ровно за 15 лет. Плюс к этому «случилась» еще одна юбилейная дата – 45 лет моей деятельности на журналистском поприще. После долгих размышлений я вдруг понял, что это  намек, призыв к воспоминаниям. Так и родилась идея написать о своей жизни, в которой я шел сразу по двум дорожкам – по журналистской и по спортивной...

МЫ УЕЗЖАЕМ В БЕРЛИН

- Все,- сказала мама,- приехали!
- В каком смысле? - удивилась сестра.
- В смысле - пора уезжать...
- А что, собственно, случилось? - развел я руки в стороны, но до полного размаха довести не успел.
- Случилось все,- сказала мама,  - наших соседей обокрали.
- Но это же не значит... - пыталась было возразить сестра.
- Значит! - сказала мама.
Так  семейный совет, состоявший из мамы, меня, сестры и кошки, при непротивлении сторон единодушно решил: надо ехать! Но когда из стола достали приглашения на постоянное жительство в Германию и возобновили  давний  спор на тему, что же означает слово «Аренсфельде», мама вдруг вернулась чуть-чуть назад:
 - Учтите, я ни на чем не настаиваю. Чтоб потом не было претензий. Кто не хочет, может не ехать.
Животрепещущая проблема  не получала продолжения. Даже всеобщая любимица, очень независимая кошка Чита мяукнула  согласительно. Наверное, она, как и мы, понимала, что спорить с мамой неэтично и бесполезно. Тем временем мама  продолжала развивать свою мысль: - Аренсфельде -  думаю, так называется еврейская община.
- Но рядом же стоят цифры индекса, и в немецком адресе последнее  слово  обычно обозначает  название местности, - пытался я реализовать свой  зарубежный опыт.
-  Меня всегда  удивляло,  что  ты  за  журналист,  если  ничего  в  жизни не понимаешь,- сказала мама. - Это же элементарно, если  написано  «Ландесауфнамехаим Бранденбург», значит, ехать надо в Бранденбург.
И мама с сестрой  и ее дочкой  уехали, оставив нас с женой и кошкой «на пару
месяцев подчистить хвосты». …А дальше… Дальше было их первое «немецкое» приключение.
...Поезд пришел в Бранденбург поздно вечером. Немногочисленные пассажиры растворились мгновенно, привокзальная площадь опустела. Бранденбург оказался совсем не столичным  маленьким городком, поезда здесь ночью не останавливались. Здание вокзала закрыли на замок. Мама, сестра и моя девятилетняя племянница остались на улице. В поезде они уже выяснили, что приехали совсем в другую сторону от того места, которое указано в приглашении, однако продолжить путь смогут  только утром.
«Это какое-то наваждение», - сказала мама. И потом повторила те же слова снова, но чуть-чуть позже, когда по переговорному устройству единственной в городе гостиницы им ответили, что сожалеют, но мест в гостинице нет. Две женщины и ребенок брели по ночному городу и зябко  поеживались. Становилось довольно прохладно, и почему-то их не грела идея всю ночь знакомиться с германским достатком по ярким витринам магазинов. Вдруг рядом с ними остановилась машина, водитель и трое пассажиров, размахивая руками, громко,  но  недолго посовещались между собой  (сестра с мамой даже не успели испугаться). Один из них вышел, что-то сунул ребенку   в руку, сказал вроде: «Никуда не отходите!» И машина умчалась, мгновенно сорвавшись с места. Ребенок разжал руку: на ладони лежали деньги, сорок марок. Несколько минут все трое стояли в оцепенении, не понимая, что происходит. Потом мама сказала: «Он велел  никуда не отходить. (Слава Богу, она понимала немецкую речь, поскольку хорошо владела языком идиш, который во многом схож с немецким). Почему?» А чудеса продолжились. Через несколько минут подъехало такси, которое за половину суммы доставило всех троих в небольшой пансионат - не слишком роскошный, но вполне удобный, чтобы скоротать ночь бездомному.
«Хотела бы я видеть, чтобы в Союзе мне так помогли, - сказала мама, укладываясь в теплую постель. - Хотя, наверное, там тоже встречаются приличные люди...»
...Тем временем мы распродаем, раздариваем, выбрасываем остатки вещей, некогда создававших то, что в нашем понимании было домашним уютом. В условленный день приходим к приятелям на переговоры «с оттуда» - своего телефона так и не дождались, хотя в очередь «вписались», когда еще не родилась их  теперь уже десятилетняя дочь. Проходит всего три часа – и  вот он, звонок. И  я уже слышу  в трубке родной голос. Слушаю долго, секунд сорок. Потом в трубке что-то щелкнуло и  запикало. Ни одного слова вставить не удалось, потому что мама сразу сказала: «Времени мало, не перебивай, слушай сюда...»
 «Что так скоро, - спросил приятель. - Или говорить было не о чем? Хотелось бы
знать, как там дела.»  Что я ему мог ответить? Мне бы тоже не помешало услышать, как они доехали, как их встретили, где живут и всякое такое. Но говорить о подобных мелочах, видимо, слишком дорого стоит, и мама сказала самое главное: «Ничего не берите с собой. Здесь все есть. Везите побольше «зелененьких». Правда, при этом мама не сказала, где взять «зелененькие» -доллары, значит. Мне тут же вспомнился анекдот, где Хаим взял у Мойши взаймы приличную сумму «до завтра, пока откроется сберкасса», и несколько недель не возвращал долг. Когда Мойша не выдержал и пришел к нему за расплатой, Хаим всплеснул руками: «Ты знаешь, в этих сберкассах такие дурацкие законы! Оказывается, чтобы взять там деньги, их сначала надо туда положить.» Мы не имели в сберкассе «зелененьких», и одолжить их было негде, потому в дорогу собрались налегке. Единственным багажом была мамина любимая китайская ваза размером с крупного ребенка. …Самолет приземлился во Франкфурте-на-Майне в разгаре дня. Перелет занял всего два часа с небольшим: спасибо Аэрофлоту, открывшему международную линию прямо из Кишинева... Небольшой проход по коридору, три минуты очереди, «Данкэ!» пограничника, и мы уже в огромном зале аэропорта.
– Все? - спросила жена. - А где же таможня?  Где, наконец, пограничник, который скажет что-то вроде: «Встаньте с полки! Я же не стою перед вами в трусах» (фраза, услышанная однажды в поезде от советского пограничника и запомнившаяся навсегда).
Или эта слишком легкая процедура пересечения границы, или очень уж непривычная обстановка так сильно подействовали на жену, но на просьбу узнать дорогу (учила ведь немецкий в школе, техникуме - отличницей была) она нервно ответила: «Что, у меня мужа нет?!» Возразить было трудно, муж действительно  был. Правда, учивший иностранный  посредственно, к тому же английский, но муж.  О, женская логика! Я готов был тут же сесть и написать на эту тему объемистый трактат, но надо было добираться до места жительства. Жестами, мимикой и чем еще возможно я объяснялся со многими немцами. Они меня понимали. Долго и старательно жестикулируя и непременно при этом улыбаясь, указывали нам дорогу. Но их еще надо было понять, и  в результате мы кружились на небольшом пятачке, словно обложенные флажками волки.

Не знаю, сколько бы это продолжалось, если бы не один чуть-чуть понимающий
по-русски юноша, который тоже, наверное, отличником был в школе. Он взял меня за руку, провел метров пятьдесят до эскалатора и указал пальцем вниз. Так мы оказались в метро, а через десять минут, буквально  через пару остановок - и на вокзале. Написав на листе бумаги БЕРЛИН, я бойко направился к кассе. Что-то  высчитав на компьютере и потыкав в него пальцем, девушка почему-то направила меня в соседний зал с надписью на двери «Информация». Но это не столь важно: билеты мне здесь выписали довольно скоро. Важно другое - то, что увидев сумму, которую предстояло уплатить, я не вскрикнул, не ойкнул и даже не упал в обморок. Я ведь не знал, что меня «наградили» билетами на самый дорогой поезд и что на «обычном» можно было доехать  раза в три дешевле.  Я только подумал, что  таких  денег хватило  бы, наверное, чтобы  дважды объехать всю нашу сверхдержаву. Дальнейшие события показали, что я все же  не полностью оправился от шока. Мы вышли на перрон, на табло висела надпись «Берлин» - и время то же, что и в наших билетах. «За нами приехали», - пошутил я. «Может, спросим у кого», - засомневалась жена. « Чего спрашивать-то?! Все же написано!»
Мягкие, «послушные» кресла вагона, чистота пестрых ковров, «умные двери, которые сами отворяются». Комфорт так расслабляет... Блаженствовали  мы долго. Часа полтора. Потом пришел контролер, посмотрел наши билеты и стал возмущенно чтото  говорить. К нему присоединились несколько пассажиров. Общими усилиями они объяснили, что мы едем не в ту сторону, что нам надо сойти на ближайшей станции и возвращаться во Франкфурт. «Цурюк» - первое немецкое слово, которое я хорошо запомнил. «Слава богу, штраф не взяли», -сказала жена. И сглазила. В обратном поезде нас попросили заплатить 80 марок. Может, это не штраф был, а так - оплата дороги до Франкфурта? Хорошо, что мы тогда еще не знали, что на эти деньги можно неделю питаться всей семьей... На вокзал в берлинском районе Лихтенберг поезд пришел заполночь.  Дальше до места, где нам было приготовлено жилье, можно было ехать только  на рассвете. Время до утра предстояло коротать на вокзале. Было тепло и тихо. Трое крепко подвыпивших парней пили пиво и разговаривали негромко, слов нельзя было разобрать.
- Что это за страна такая, где даже пьяные разговаривают шепотом? - спросила жена. 

- Это Германия, - ответил я. - Мы приехали в Германию.

ЗАГРАНИЦА

Как и любой нормальный советский человек, я с детства мечтал побывать за границей. Попасть в этот загадочный, запретный, а потому особенно желанный мир. То, что официальная пропаганда откровенно вешает нам лапшу на уши, понимали все без исключения – от колхозного сторожа-пьяницы до академика. Но поскольку хорошая мина при плохой игре была основой существования социалистической системы, игра в загнивающий Запад принималась повсеместно на всей территории одной шестой планеты. Веришь, не веришь – никого это не интересовало. Проклятых капиталистов клеймили позором  всеми возможными способами. Но особо изощренными были, так называемые, политзанятия, на которые правдой или неправдой, но в любом случае насильно сгоняли всех совслужащих, рабочих, студентов и т.д.  Мой папа со смехом рассказывал, как на одном из семинаров университета марксизма-ленинизма (молодежи, видимо, неведомо такое  словосочетание, а старшему поколению хорошо знакома эта форма извращения) один юморной паренек с совершенно серьезным видом сказал: «Я понимаю, что капиталисты стоят на краю пропасти, но что ж они так долго не падают?». Может быть, именно желание посмотреть, какие-такие оригинальные подпорки удерживают капитализм, и тянуло наших людей на запад.  Может быть. Но мне думается, что все было гораздо проще. Я уже долго, очень долго – почти треть своей длинной жизни - нахожусь в самой сердцевине этого самого Запада, но не только подпорок не нашел, но до сих пор не могу понять, как в крохотной по сравнению с Россией Германии, не имеющей, практически, никаких природных ресурсов, никаких иных преимуществ, люди сумели устроить свою жизнь в десятки раз лучше, чем в России. Речь, разумеется, не о единицах, вырвавшихся, пристроившихся, речь о простом, рядовом  среднестатистическом индивидууме... Но  эти рассуждения не совсем по теме. И чтобы завершить их,  я хочу вспомнить один эпизод из студенческих времен. Как-то перед экзаменом по научному коммунизму, листая неведомый доселе учебник, я произнес «мысль вслух»: «Как можно изучать предмет, которого не существует?!» Некоторые из сокурсников многозначительно на меня посмотрели. К счастью, в тот раз все обошлось благополучно... Моя мечта попасть за границу осуществилась уже ближе к тридцати годам в самом начале шестидесятых. Хотя первую попытку я предпринял гораздо раньше. Не вышло! Точнее, не выпустили. Когда мне сообщили эту «радостную» новость, я не поверил своим ушам. Как это «не выпустили»? Кого же тогда «выпускают?!». Я был молод, горяч, самонадеян и потому просто уверен, что уж меня-то никто не может задержать. Дело в том, что именно в то время в стране организовалось так называемое БММТ «Спутник» - бюро международного молодежного туризма. Его отделения были в каждой республике страны, в каждой области России. Что же выходило? «Спутник» в обкоме комсомола, я - заведующий отделом областной молодежной газеты, то есть, фактически, сотрудник, свой. А меня не выпускают? «Где собака зарыта» в неофициальной обстановке объяснили ребята из соответствующей организации (городок-то маленький, все друг друга знают): « Не женат, не член партии». То, что это означает «неблагонадежен», я уже додумался самостоятельно. Слово «еврей»  не прозвучало. Да, может, в тот раз это и не сыграло решающей роли. Но подумалось об этом в первую очередь. И так стало себя бедненького жалко.
Зато в следующий раз меня выпустили без всяких проблем. Может, времена уже
другие настали, а может, в самом деле решающим было то обстоятельство, что и членом уже стал, и ребенком обзавелся... Название маршрута звучало, как слова чарующего аргентинского танго, загадочно и маняще: «Тунис-Италия».
Это сейчас я стал такой умненький-преумненький и понимаю, что Тунис - это, в
принципе, дешевенький курорт для «простых», и,  кстати,  «есть мнение» что эта самая северная часть африканского континента еще и не Африка, а так, предафриканье какое-то, что с Италией надо знакомиться в поездках «дикарем», иначе будешь «обласкан» таким «ненавязчивым сервисом», что все прелести чудесной страны уйдут на второй план (особенно, если ты из СССР, да еще по путевке молодежного бюро!) Но тогда!... «От радости в зобу дыханье сперло», - как сказал дедушка Крылов, правда, совсем по другому поводу...
Тунисское разочарование наступило уже на второй день пребывания в этой стране. Время было осеннее, пляжи и прибрежные бунгало были закрыты, а больше здесь реально нечего было смотреть. Несколько раз нам показывали цеха, где женщины вручную ткут огромные ковры, да исламские мечети,  внутри похожие на бедные жилища бедуинов.Разве можно было их сравнить с мечетями наших азиатских республик?! Не вызывала бурных эмоций и здешняя архитектура, особенно, когда я  сравнивал ее с красотами  Бухары, Душанбе, Ташкента и многих других наших городов. И все-таки для меня это было первое воплощение волшебного слова «заграница».  И как-то не верилось поначалу в искренность слов молодых ребят из нашего  советского посольства, которые едва ли не со слезами на глазах говорили, что чувствуют себя как на срочной армейской службе: так же вычеркивают числа в календаре и ждут «дембеля».
Тогда мне их трудно было понять, но может, они действительно говорили правду? Впрочем, несколько забавных эпизодов остались в памяти  после этой поездки. Прежде всего, поселение в гостиницу.  То что нам выделялись «номера на двоих», ни у кого не вызвало удивления, такая форма проживания принята в большинстве турпоездок «небизнескласса». Правда, на западе имеется в виду совместное проживание супругов, поселить вместе чужих людей мало кому придет в голову. Но уж, кто- кто, а мы не паны, спасибо, что за границу выпустили. А вот сам номер... В нем стоял такой удушливый запах ладана, (или чего там еще?), что в комнате просто нечем было дышать. Наверное, целый час мы искали источник «благоухания» . Маленькая дощечка с каплей какой-то мерзкой жидкости была спрятана далеко на  задней стенке  огромного шкафа. Благовонье было тут же отправлено за окно, дышать стало легче, но ненамного.Еще один гостиничный сюрприз  ждал нас:   находившиеся в номере кровати были не совсем равноценны - одна огромная, где свободно могли разместиться пятеро жильцов, и вторая совсем маленькая, типа нашей раскладушки. Между нами разгорелся  спор, на кого это рассчитано: на хозяина и слугу или на хозяина и его супругу. К общему знаменателю так и не пришли. Веских доказательств не нашлось ни у одной из сторон. Зато проблему «хозяина» мы решили легко, по нашему, по -пролетарски. Нам предстояло провести в номере три ночи,  каждый получал в свое распоряжение хозяйское ложе на полторы из них. Еще надо сказать, что из окна гостиницы перед нами
открывалось оригинальное зрелище. То было строение, поражавшее экономичностью, простотой и оригинальностью решения: миниатюрный общественный туалет на одну персону. Начиналось мини-строение примерно в десяти сантиметрах от пола и продолжалось совсем недолго,  прикрывая пользователя до середины туловища, так, что выполняя поставленную задачу, он мог свободно общаться с прохожими... Кроме гостиницы нашу группу порадовал еще президентский дворец. Точнее, не сам дворец, а его охрана. Перед массивными с узорами воротами стояли такие живописные охранники, что пройти мимо было просто невозможно.Не берусь точно передать цвета их одеяний, но это было феерически радужное зрелище, скажем так: красные украинского покроя шаровары, синие с напускными рукавами блузы, зеленые пояса и белые тюрбаны. Все это вкупе со смуглыми «загорелыми» лицами и  огромными мечами в руках. Бойцы стояли не шелохнувшись, прямо, как наши у мовзолея.  Разве можно было пройти мимо, не сфотографировав это чудо? Но можно ли фотографировать, все-таки президентский дворец? Такой вопрос мог возникнуть у немца, англичанина или кого-либо еще, но только не у наших девушек. Начав щелкать аппаратами издали и убедившись, что это им ничем страшным не грозит, они медленно, но уверенно стали подходить все ближе и ближе, пока, ко всеобщей радости группы, одна из них не оказалась вплотную рядом с охранником. И тут  вопль восторга вырвался из груди каждого из сорока руссо-туристо: черноглазый красавец в расписных одеждах спокойно переложил огромный меч из правой руки в левую и крепко обнял русскую дивчину. Что тут началось! Куда только делась чопорность охранников, несущих вахту «на посту № 1»?! Мечи побывали в руках каждого из нас, все фотографировались как и сколько хотели и, разумеется, было бы удивительно, если бы некоторые из наших девиц не забрались на руки тунисских бойцов. И последнее незабываемое впечатление от посещения Туниса, бывшего в не таком уж дальнем прошлом французской колонией, – оставшиеся в небольшом количестве, но очень живописные французские магазины.  Нет, я  не имею в виду бутики модной одежды. Если они и были, то напрочь стерлись из памяти после посещения той же Италии,  да и многих других цивильных стран. Но нигде больше не доводилось мне встречать такого изумительного специализированного  магазина шахмат. Невозможно передать все то разнообразие материалов, стилей, эпох,  «представителей» едва ли не всех армий мира... Я был в полном восторге, долго бродил между этими произведениями искусства, тем более, что времени было предостаточно, а хозяева магазина, сразу же определив, что «этот» ничего купить не  в состоянии, просто перестали обращать на меня внимание. И едва ли не смертельный удар в сердце коллекционера я получил в магазине зажигалок знаменитой французской фирмы «Ронсон». Это название мы произносили с благоговением, достать такую зажигалку в Союзе было просто нереально. Если и можно было у нас что-либо купить более или менее официально, то это были одноразовые пластмассовые пшикалки, загоравшиеся, как правило, с третьего чирка. Впрочем и они были  в достаточном дефиците, и наши умельцы научились их реанимировать. Делалось это так: в днище зажигалки прокручивалась дырочка, в нее вставлялась  пробка со специальным клапаном, через который и загонялся газ вовнутрь. Стоила эта процедура три рубля. В ронсоновском магазине тоже лежали подобные «пшикалки», которые мы с радостью расхватывали на сувениры. В переводе на наши деньги штука обходилась  в 10 копеек. А на витринах лежало что-то невообразимое, отделанное кожей, перламутром, хромом и черт  знает чем еще. Но при всем  желании не мог я себе позволить потратить три доллара из тех двадцати, что нам выдали взамен 14 советских рублей. Тогда кто-то из родных или друзей, коллег, или, упаси бог, начальства остался бы без сувенира. А вернуться из-за границы без подарка... О таком невозможно было даже подумать! Скрепя сердце уходил я из этого магазина. Но дал себе клятву, что в следующей заграничной поездке обязательно куплю зажигалку, чего бы мне это ни стоило. И обещание свое выполнил, правда, при несколько необычных обстоятельствах.
Но об этом чуть позже. Пока что наш путь лежал в вожделенную Италию...
Ах, Италия, ох, Италия, эх, Италия...  Сразу же оговорюсь. Если кто-то надеется
прочесть здесь о восхитительных итальянских музеях, о Ватикане и соборе Святого Петра, знаменитом Колизее и так далее и тому подобное – он будет разочарован. Обо всем этом лучше всего прочесть в опусах специалистов или многочисленных путеводителях. У меня  совсем другие задачи... Кстати, о Колизее. Наш переводчик, весьма симпатичная эмигрантка из Болгарии, попыталась взять на себя роль гида и - как с листа читала - начала рассказывать  жуткие истории о гладиаторских боях. То есть, таким образом она пыталась сэкономить деньги, выделенные фирмой на оплату гиду.
Но  не тут-то было. Мгновенно появились представители профсоюза гидов, бойкую девушку тут же «поставили на место», и в дальнейшем она как миленькая послушно переводила то, что рассказывал профессиональный гид. Хоть и махровый капитализм, но не моги отбирать хлеб у ближнего.
Однако начать надо не с этого. Знаете ли вы, что такое спагетти? Наверное, многие из вас ответят, что это длинные-предлинные вермишелины, справиться с которыми не так-то просто, поскольку они разъезжаются по тарелке и, пардон, выскальзывают прямо изо рта. Я тоже так думал. Оказалось, что итальянцы лепят это название к любым макаронным изделиям. Рожки, звездочки, вермишель и многое  тому подобное – все это спагетти. И подают его (во всяком случае, нам подавали) и днем, и утром, и вечером. Причем, непонятно из какой муки они были сделаны. Сравнивать это блюдо с так называемой пастой, что так любят заказывать немцы  в итальянских ресторанах, примерно то же, что сопоставлять виртуозное исполнение Вивальди с бряцанием на гитаре в темной подворотне. Но главное не в этом. Главное, что трапеза со спагетти, посыпанного сыром, напоминающим по вкусу все что угодно, но только не сыр,
завершается издевкой над спутник-руссо-туристо. Дело в том, что в Италии не принято подавать к обеду ни чай, ни  кофе, ни даже простую воду в графинах. Желаешь?! Заказывай минералку, лимонад или сухое вино. И плати из своего кармана. А это для нашего туриста даже звучит как оскорбление. Поэтому сразу после обеда – бегом в номер, попить водички из крана, что по гигиеническим соображениям в общем-то запрещено. Впрочем не все, конечно, было так плохо. Подавали иногда и курицу, и вечером жидкий супчик – спагетти это обычно вместо салата, не главное блюдо. Никто не голодал, никто даже не отравился. Мы были безудержно молоды, абсолютно никак не избалованы. Поэтому отношение наше к питанию можно определить одним словом, которое по любому поводу любит сейчас употреблять мой близкий друг: «Пойдет!»
Но что это я все про еду? Не за этим же мы ехали в Италию. Конечно же, мы с
жадностью впитывали все,  что нас окружало, ходили совершенно обалделыми от сознания, что рядом с нами живая история,  классика мировой культуры. И вдруг в какой-то момент я понял, что если эту «классику» назойливо втюхивать на каждом шагу, она теряет свою неповторимость. Так было с восхитительной скульптурой Давида. Ее копии вам предлагают на каждом шагу, в разных материалах и размерах: маленьких гномиков-давидиков, средних в пол-оригинала, огромных в человеческий рост. Закрываешь глаза, а он вот, стоит перед тобой. И когда мы, наконец, оказались перед оригиналом, то не было уже этой дрожи восторга. Ну, Давид и Давид. Вроде мы с ним давным давно знакомы. Кстати, была у нас в группе пара кавказских ребят, которых эти давиды-шмовиды вообще не интересовали. С восторгом бегали они по магазинам, скупая всякое шмотье и, главное, сувениры. Особенно радовались, когда притащили в автобус сувенирный гробик с костями и черепом на крышке, крышка эта медленно сдвигалась, в какой- то момент становился виден скелет, а затем у него с громким щелчком вскакивало мужское достоинство.То-то радости было! Еще у наших южан большой интерес вызвало посещение фонтана Треви. Знаете, наверное, это тот самый фонтан, в который принято бросать монетку на счастье. Говорят, что тот, кто, стоя спиной к  фонтану, бросит в него денежку, обязательно вернется сюда еще раз. Желающих вернуться находится немало, поэтому дно фонтана буквально усыпано монетами разных стран. Наш гид, словно бы прочел возникшую у многих из нас мысль и рассказал, что специальные работники каждый вечер собирают эти монетки, вместе они составляют приличную сумму, которая идет на поддержание городского бюджета. У этого же фонтана вся поголовно женская половина нашей группы совершила «роковую» ошибку. Дело в том, что у фонтана как-то незаметно появились черноокие красавицы, очень напоминавшие наших циганок, которые настойчиво предлагали купить у них оригинальные женские украшения. К цепочке «под серебро» прилагались два изящных кулона – в виде крестика и с изображением девы Марии, - а также нежный браслет на запястье, сделанный из какого-то необыкновенного материала и украшенный картинками из библейских сюжетов. Выглядело все это необычно, даже элегантно и стоило всего два доллара. Если учесть, что доллар нам продавали копеек за 60-70 – выходило совсем неплохо. Мы же не имели ни малейшего представления о ценах в этом загнивающем мире. Поэтому  первый урок элементаной экономики, полученный пару дней спустя, был для нас ударом молота из советского герба.
Через два дня мы прибыли в  Неаполь, где воочию убедились, что фраза «Неаполь – город миллионеров» звучит примерно так же, как «Васюки – мировая шахматная столица». И вот в этом «городе миллионщиков» мы попадаем на обувной развал, где стоят огромные ящики, набитые уже немодным, неходовым барахлом. Это для них «барахло», а для нас великолепные лакированные женские туфли на высоченных каблуках. На западе такой каблук «сходил на нет», у нас в «совке» был просто писком моды. Можете себе представить: модные лакированные туфли на высоком каблуке по цене 70 центов за пару. Бесплатно! А точне, в 500 раз дешевле, чем дома! Да и где их дома такие достанешь?! Можно представить что творилось с нашими девушками. Особенно с теми, у кого уже денег не осталось.  Одна из них бешенно трясла меня за шкирку и истошно орала: «Купи у меня браслет!». По- моему, у нее крыша поехала...
И вот мы возвращаемся домой. На каком-то блошином рынке я купил себе болоневую куртку «на меху», простеганную ромбиками, с капюшоном и ярко-красной подкладкой. На лейбле у нее красовался здоровенный бородатый рыбак с мужественным лицом и одетый в такую же куртку. Вероятно, это была рыбацкая роба, но выглядела она как-то даже экстравагантно,  у нас таких не было. К тому же застежкой у нее служила сплошная «молния», что тоже было особым преимуществом. Правда, при  покупке «молния» эта слегка заедала, но продавец лихо смазал ее мылом и «молния» пошла как по маслу.
«Cойдет за два доллара», - успокаивал я себя, прекрасно понимая, что в своей «деревне» и так буду первым парнем. А мой тамбовский приятель куртку брать не стал. Особо не тратясь на подарки,  он купил себе дубленку. Не самую лучшую, но все же «дубляк», что  было совсем уже круто.  И вот в таком виде – я в куртке, мой дружок в дубленке – мы повляемся в аэропорту Шереметьево. И первый же встречный изумленно остановился перед нами и спросил: «Ребята, где покупали?!». И я с городостью ответил: «В Риме!»
...Когда в родной редакции или в кругу друзей меня просили рассказать о поездке, я непременно начинал с фразы: «Эх, зачем меня выпустили? Я думал, что живу, а понял, что существую». И это было правдой.
Очередная моя поездка за бугор состоялась уже через два года. Как говорится, перерывчик небольшой.  Правда, говорится не по этому поводу, но не в этом суть. Суть в том, что при «бешеном» окладе в 120 рэ мне удалось собрать  330 на морской круиз. Правда, на самую дешевую путевку, в каюту в нижнем трюме. Но это уже не имело ни малейшего значения. Главное, что я отправлялся в феерический круиз по скандинавским странам: Норвегия, Дания, Финляндия, Швеция. Ничего, что галопом, зато по европам. Да. Так о деньгах. Мне пришлось платить только третью часть стоимости путевки. А две остальные...Треть суммы мне выделили родители. Не стыдно ли было в моем, вроде, солидном положении обирать «стариков»? Стыдно, наверное, но без их поддержки я не то чтобы по заграницам... Профессию надо было другую выбирать, что ли?  Вот такая дилема между моральным и материальным. Однажды ресторанный кондитер, о котором я писал статью, спросил ненароком: «Сколько же вы зарабатываете?». А услышав ответ, покачал укоризненно головой:  «Для мужчины это маловато!» Тоже нашелся... «Для мужчины...». Не стал я ему объяснять, что мы - журналисты - нищие, но гордые. Разве он поймет?! А оставшуюся часть стоимости путевки оплатило наше родное отделение Союза журналистов СССР.  Звучит это дико для тех, кто понимает. Чтобы наша нищая организация дала денег на турпоездку? Да ни в жизнь! Откуда им было взяться-то. Но в тот раз оказалось, что есть «откуда». Дело в том, что именно в то время по городам и весям страны начался выпуск рекламных изданий. Где-то эти газетенки  так и назывались «Реклама» (тогда это слово еще не вызывало такого тошнотворного отвращения, как сейчас), где-то «Неделя», «Программа» и так далее. Основой ее содержания была телевизионная программа на неделю, остальную площадь занимали «сплетни» разного калибра: реклама, объявления, приглашения на работу.  И ни слова о политике. По тем временам это было просто революционное новшество. Газету расхватывали «на корню», хотя стоила она не две копейки, как все остальные, а целых пять. Расходы на рекламные издания были минимальными, и отделения Союза журналистов, которым эти газеты  неосмотрительно отдали, вдруг стали получать солидную прибыль. Вот так появились у Союза журналистов средства на различные творческие конкурсы, творческие командировки и даже турпоездки. Правда, продолжалось это безобразие совсем не долго,   руководящие органы тут же одумались, и прибыль потекла в партийную кассу. Но я успел. И таким образом получил свою нежданно-негаданную «сотню».
И вот – труба играет сбор. Четверо представителей нашей области направляются в Мурманск, где собирается вся эта «сборная СССР», которая называется Молодежный Всесоюзный круиз по Скандинавским странам. Возглавили поездку, разумеется, ответственные работники ЦК комсомола.То есть, денежки за путевку свои, а эдакий политический уклон бесплатно, в довесок. Поэтому всякие указания и наставления типа «Вы представляете  всю нашу страну», проводились с особой тщательностью. Потом нас разбили на множество ячеек – по пять-шесть областей в каждой. Меня назначили руководителем одной из них. Никаких особых (и неособых тоже) привилегий мне эта должность не принесла, как, впрочем, не принесла никаких обязанностей. Хотя нет, одно преимущество я все же получил, причем совершенно наглым образом. Как выяснилось позже, один из членов нашей ячейки, юный мичуринец (не в смысле любитель природы, а в смысле рабочий одного из заводов этого славного города) получил путевку как награду за ударный труд, причем в первый класс. Старейшины нашей комсомольской ячейки сочли несправедливым тот факт, что салага будет жить в более комфортных условиях, чем солидный руководитель – коммунист. Так я оказался в первом классе по соседству с тремя представителями Азербайджана. Много любопытных историй связано с моими во всех смыслах случайными попутчиками.
Но все это было в будущем. Пока что корабль только отчалил от берега, и мы, едва успев перезнакомиться,  размещались в этой первоклассной, но сильно
малогабаритной каюте,  как мне показалось, даже меньшей, чем купе поезда. Если сказать, что настроение у всех было подавленное, то  это значит вообще ничего не сказать. Меня лично охватила паника: поначалу казавшееся легким покачивание красавца-лайнера привело к самой настоящей морской болезни. Голова шла кругом, к горлу подступала тошнота. Я с ужасом думал, что в таком вот состоянии придется находиться целых две недели. Ничего себе отпуск за собственные деньги! Видимо, о том же думали и мои соседи. Один из них, назвавшийся Вагифом, рухнул на кровать и простонал: «Первым же порт лечу домой!» - Домой! - сказал я с ехидной усмешкой. «Ты знаешь, сколько будет  стоить билет  из Норвегии?» - «Пилеват, -  отозвался Вагиф, - мине жизнь
дороже!»
По радио объявили приглашение на ужин. Странно, что никто не попытался
вырвать этот приемник из стены, но все посмотрели на него с ненавистью. Примчался мой юный мичуринец. То ли хотел посмотреть на свое законное место, то ли просто скакал по пароходу от восторга.Никакая морская ( да я думаю и никакая другая) болезнь  его на брала. «Ребята, -сказал он радостно!  - Айда в ресторан, сделаем по соточке!» Нет, никто ему по шее не дал. Он просто сам стал догадливым и исчез так же внезапно, как и появился. С тяжелым сердцем лег я в кровать, все надо мной ходило ходуном и казалось, что потолок вот-вот рухнет. В таком состоянии я все-таки умудрился заснуть, а проснулся от звука песни и жужжания электробритвы. Вагиф брился и напевал свою
восточную мелодию. Я вдруг почувствовал приступ голода и с радостью понял, что организм адаптировался к качке. Да какая может быть морская болезнь при волнении моря всего в три  балла. «Вагиф,- сказал я противным голосом, - ты же собирался лететь домой».
«Нэт, - ответил мой веселый сосед, - минэ здесь наравится!».
И  путешествие началось!..
Конечно же, это был великолепный круиз и, конечно же, нож в наши провинциальные сердца. Если отбросить фильмы, которым, как и многому в нашей жизни, мы научились не верить, то о том, что существует другая, совсем не похожая на нашу, жизнь  большинство из нас не имело ни малейшего представления. Что-то на эту тему услышанное или прочитанное казалось нам выдуманным, нереальным. И вот оно, все наяву. Этот великолепный лайнер «Вацлав Воровский», названный именем, если не ошибаюсь, великого революционера, с его умопомрачительными салонами, шикарными ресторанами, бассейнами и прочая, прочая нам непонятная роскошь. Восторг до перехвата дыхания во дворце принца Датского. Это совершенно раскрепощенная молодежь, которую не без опаски (предварительно проведя с нами инструктаж) приглашали к нам на теплоход, и которая чувствовала себя на нем как дома, ни капельки не задумываясь, что они представляют свою страну перед иностранцами. Эта гид-переводчица в Норвегии, которая несмотря на то, что работала с иностранцами, а супруг ее вообще был сотрудником министерства иностранных дел, не стеснялась ходить в явно стоптанных войлочных сапогах и какой-то заношенной куртке просто «потому, что удобно». В общем, впечатлений была такая масса, что и сейчас, спустя почти пятьдесят лет, не все удалось переварить. Но. Вынужден повториться – я не об этом...
Мои соседи по каюте отдыхали на полную мощь. Несмотря на то, что питание
было организовано по системе супер люкс, они каждый вечер перед ужином позволяли себе бутылочку коньяка и баночку черной икры.Приглашали к столу и бедного «русского»  соседа, так что вечерами я вынужден был не появляться в своей каюте. Нагуливал аппетит на верхней палубе, рассуждая о том, что непросто было моим соседям пронести на корабль все это добро, ведь официально разрешалось брать  с собой не более литра спиртного.  Могли ведь отобрать на таможне. А минимум двадцать бутылок коньяка – это приличная сумма, равная, наверное, моей месячной зарплате. Однажды, находясь в легком подпитии (не удалось, - точнее, наверное, не захотелось - вовремя исчезнуть из каюты), я поделился своими рассуждениями с Вагифом. Он посмотрел на меня, как на неразумное дитя и произнес тираду, которую я не забуду до конца своих дней. «Это что деньги? - сказал Вагиф и сделал презрительный жест рукой. – Это мелоч! Я парторг автоколонны, у нас триста машин. Мне что, в зарплату каждый шофер не принесет 100 рэ.? Пускай только попробует». В горящих глазах Вагифа сверкало искреннее возмущение!
И если у меня и были сомнения (как-то не вязалось у меня это откровение с  нашей «социалистической действительностью»), то только до Копенгагена, где мои соседи сумели обменять внушительную пачку «красненьких» (почему-то считалось, что именно советские «десятки» конвертируемы на Западе, что оказалось полной чушью), больше ни у кого никаких наших денег  не брали. Правда, как позже выяснилось, советские деньги  азербайджанским друзьям обменяли по какому-то сумасшедшему курсу, раз в сто меньшему официального номинала. Но и это их вполне устраивало, у них, как говорят, было.
И вот когда мы уже почти подружились с Вагифом, я рассказал ему о своей заветной мечте купить необычную, заграничную зажигалку.

«И что, - спросил Вагиф, - какие проблемы? (он был первый раз за границей, но он знал все). У тебя водка есть?» -
«Две бутылки, как положено».

- «Первый остановка возьмешь одну с собой, пойдем вместе».

Первая стоянка была запланирована в норвежском порту Тронхейм, о котором раньше мы не имели никакого представления. Оказалось, что это третий по величине город Норвегии с великолепным дворцом короля Олафа и другими достопримечательностями, привлекающими туристов со всего мира. Но в данное время нас это не интересовало, у нас была своя сверхзадача. Как я прятал эту несчастную бутылку водки, как трясся, проходя мимо вахтенного у трапа, простыми словами не рассказать. Вагиф был спокойней всех удавов на свете,  насвистывал свою заунывную мелодию, и это так раздражало! Впрочем, меня в тот момент раздражало все: и солнце, и море, и сам корабль...  «Идем на заправку», - сказал Вагиф! Он знал все,  даже где находится в Тронхейме заправочная автостанция. Со встретившими нас работниками  мы разговаривали  по-английски:  Вагиф знал четыре слова, я – три. Но «рашен водка» и «гуд» понимают все.Ходили слухи, что  у них там в Скандинавии проблема со спиртным. Не в смысле  производства, а приобретения. Не знаю точно, но покупатель у нас нашелся сразу. Кажется, Вагиф даже с ним торговался. К тому времени от страха я уже был в полуобморочном состоянии. Четко видел перед  собой суровые лица членов парткомиссии, требовавших положить на стол мой партбилет. А когда в руках у меня оказались тридцать норвежских крон, я вообще чуть не грохнулся в обморок.  «Зажигалка!»– только и смог я пролепетать. Как тот Вагиф нашел специализированный магазин зажигалок, что и на каком языке спрашивал, осталось для меня загадкой навсегда. Мгновенно выбрав одну из тысячи предлагаемых  вариантов зажигалок, я вылетел  на улицу, не дождавшись даже сдачи. Но несмотря ни на что, выбрал я достойный вариант. Это была элегантная  фигурка в форме пингвина, обтянутая красной кожей. Пламя у нее вырывалось прямо из клюва... На пароходе моя покупка вызвала бурю восторога. Каждый хотел потрогать оригинальную игрушку и непременно пощелкать, вызвав пламя. В общем, пока мы дошли от Тронхейма до Осло, газа в моей хваленой зажигалке уже не осталось. С ужасом я понимал, что придется раскошелиться на заправку, но пути назад уже не было. Поиски заправки привели нас в такой же магазин зажигалок. На мои отчаянные попытки показать, что мне надо заправить зажигалку и выкрики «Газ!Газ!», продавец сочувственно покачал головой, затем вынул из моей зажигалки вставной патрон и предложил мне взамен новый. Плакали мои два доллара. А если учесть, что дома мне пришлось переделывать эти патроны, чтобы их можно было заправлять, то станет ясно, что эта игрушка обошлась мне дороже чугунного моста. Зато долгое время я ловил на себе завистливые взгляды «ценителей изящного», при этом раз десять отказывался продать ее «за любые деньги». Целых два года прослужила мне эта диковинная зажигалка, пока у меня ее не украли в Тамбовской спецбольнице, где я лежал с диагнозом  радикулит.
...Но вернемся на наш красавец-теплоход. Из Осло он двигался к Дании. При подходе к Копенгагену всех туристов собрали в большом зале, где руководители круиза, как я уже упоминал, работники ЦК комсомола  прочли длительное наставление о том, как надо себя вести в этом сонме разврата. Дело в том, что то было время зарождения сексуальной революции, эпицентром которой и стала Скандинавия, точнее Дания и Швеция. Руководители увещевали нас, что следует опасаться различных провокаций со стороны непорядочных женщин и их эмиссаров, и, ни в коем случае, не выходить к центру Копенгагена, где и сосредоточены основные злачные заведения. Не стоит сомневаться в том, что пятерка нахалов именно из нашей группы  первой оказалась в этом самом центре, едва лишь нас отпустили на прогулку. И первыми, кого мы встретили в так называемом злачном месте, было руководство круиза в полном составе. Ну, в том, что мы там  увидимся, никто и не сомневался, обсуждались лишь варианты последствий. Но все обошлось благополучно, мы благородно сделали вид, что друг друга не заметили. Куда  двинулось руководство, не берусь предполагать, мы же ни о каких злачных местах и не помышляли: с нашими-то деньгами?! К тому же лавина проведенных накачек давала о себе знать. И когда какой-то лохматый юнец предложил нам взять  бумаженции непонятного содержания, лично я истошно завопил: «Ничего не брать!». Правда, чуть позже точно такую же бумажку я поднял с пола,  оказалось, это была  всего лишь реклама одного из борделей... Все что мы смогли себе позволить, это прогулка по секс-шопу и просмотр маленького кусочка порнографического фильма, которые демонстрировали выставленные на улицу автоматы. Вообще-то они были рассчитаны на одного человека: бросаешь монетку и смотришь, вставив лицо в небольшой проем. Но это правило для них. Мы же ухитрились  так разместиться вокруг аппарата, что по кусочку экрана было видно каждому из пятерых. Вечером, обсуждая увиденное, мы единодушно решили, что завтра пойдем в секс-кинотеатр, сколько бы это ни стоило. Однава живем! Но поначалу посмотрим на реакцию нашей «смелой Маруси». Дело в том, что при «разборе полетов», на котором присутствовала вся группа, одна девица заявила, что, поскольку она работает прорабом на стройке,  ее ничем не удивишь, и завтра она спокойно пойдет с нами в секс-магазин. Девушка, видимо, не поняла отличие разних позиций: услышанное и увиденное. В этом мы назавтра очень быстро убедились.  Войдя в магазин, наша смелая Маруся через пять секунд вылетела оттуда вся красная, взъерошенная  и, промчавшись мимо нас, усвистела в неизвестном направлении.  Насмеявшись вдоволь, мы, гордые и решительные, направились в  один  из секс-кинотеатров, которые, как выяснилось, имелись почти при каждом подобном магазинчике. Кто-то из нас слышал, что при покупке коллективного билета, можно несколько скостить цену. И бывший с нами переводчик вроде бы  выторговал какую-то сумму. Правда, позже мы узнали, что на самом деле заплатили даже больше, чем просил хозяин. Так славно владел английским языком наш переводчик. Но кто мог его обвинить? Дело в том, что в экономный комсомольский круиз профессиональных переводчиков не приглашали. Брали тех, кто маломальски владел языком и готов был при этом заплатить полстоимости путевки. Недоплаченную половину путевки наш переводчик, в принципе, отрабатывал. Так что же особого нам показали в этом кинотеатре, в котором до нашего прихода не было ни одного человека? В наше время такое может увидеть любой юнец либо по центральному телевидению, если не ляжет рано спать, либо на порнокассете, которых навалом на каждом углу. А тогда?! Тогда это был шок, и на вопрос о том, что же я видел особенного в этих фильмах, я отвечал: «Видел такое, что вы и нафантазировать себе не можете»...
Прошли годы. Жизнь моя сложилась так, что я много раз бывал в зарубежных
поездках, в том числе и в служебных. Но эти две самые первые остались в памяти, как остается, наверное, первая любовь.

ЛЁХА

В Германии, точнее в ГДР, я был много раз. Наверное, не меньше десяти. Здесь
жил мой близкий друг Алексей Резник, в кругу друзей  просто Лёха.  В прошлом артист Тамбовского драмтеатра им. Луначарского и преподаватель   сценического движения в Тамбовском филиале Московского института культуры. Переехав с  женой-немкой в Германию,  он и организовывал приглашения для меня  и  моих друзей, жен и подруг, столько раз, сколько мне хотелось. Для него это была элементарная процедура.
Это сейчас, чтобы пригласить в Германию кого-то в гости,  надо собрать кучу документов и заплатить приличную сумму денег. Тогда это было до нереального просто. В очередной мой приезд мы заходили с Лёхой в какое-то учреждение, думаю, это было отделение Министерства иностранных дел. Вписывали в один из бланков, которые горкой лежали в комнате ожидания, мою фамилию и адрес, подавали его вместе с Лёхиным паспортом в специальное окошко – в него надо было предварительно постучать, так как оно было закрыто по причине отсутствия посетителей, – и через пару минут получали бланк обратно, уже с печатью. Всё, процедура была окончена, в  течение года я мог снова оформляться на поездку в ГДР. Правда, предварительно надо было получить разрешение спецкомиссии при райкоме партии. Но это уже другая тема...
Лёха носил еврейскую фамилию, которая нужна ему была «как козе баян». Тем
более, что он имел к ней весьма отдаленное отношение, если не сказать совсем никакого. Резником был его старший брат, отец которого погиб в самом начале войны. Лёха родился в послевоенном 46-м, и, естественно, мама не хотела, чтобы ее сыновья носили разные фамилии. Каким-то непонятным образом Лёха узнал, что настоящий его отец жив, фамилия его, кажется, Синельников, и работает он в Ленинграде. В подпитии Лёха все собирался ехать бить отцу морду. Попытки объяснить ему, что этот Синельников ни в чем не виноват, что был он тогда мальчишкой, только пришедшим с войны, да и вообще, он может и не знает, что у него есть сын – никакого воздействия не имели.

Под шафе Лёха был агрессивный, одно слово, безотцовщина. Всю жизнь мать одна тащила на своих плечах двух пацанов, замуж так и не вышла. Старший из сыновей остепенился, поступил в военное училище, дослужился до майора, и в этом уже звании заочно окончил Московский институт военных переводчиков. Однако продвижения по службе не получил, подвела фамилия, хотя пятая графа  в паспорте была «чистая».В том  смысле, что не было в ней каверзного «еврей», а было пристойное «русский». Зачем совершила мама ту роковую ошибку, когда взяла фамилию мужа?! Нужны ей были ехидные намеки и прочие головные боли, связанные с «порочной» нацией?   Может, сильно любила? Может...
Здесь, в иммиграции, я встречаю немало еврейских семей с очень «дальновидными» женами. Если он, скажем, Файнштейн, то она Семенова. Не знаю, насколько эти Семеновы были счастливы. Не знаю. Зато знаю одну женщину, которая не задумываясь взяла фамилию Гольдман, и хотя вместе с ней получила массу неприятностей  (ей даже пришлось отказаться от предложенной работы за границей, поскольку условием была смена фамилии), ни разу об этом не пожалела. Всю жизнь она гордилась своим мужем Гольдманом и своими детьми Гольдманами, и до сих пор эта дружная семья живет так счастливо, что любая Семенова может позавидовать. Но я отвлекся от главной темы... Лёха не пошел по стопам брата. Лёха пошел в артисты. Мальчишкой-школьником он записался в Народный театр, где мы с ним и подружились более пятидесяти  лет назад.  Об этом театре стоит сказать несколько подробней. Все началось с обычного драмкружка, которые  тогда модно было создавать и в школах, и на предприятиях. Актеры местного драмтеатра с удовольствием брались за эту халтурку, поскольку зарплата артиста была ну просто фантастически мизерной, и халтурка попросту помогала выжить. Лёха тоже имел свой драмкружок на главпочтамте.  Любимой его  в то время была им же переложенная на известный мотив песня «Когда я на почте служил в драмкружке»...
Такой же самодеятельный кружок был открыт при Тамбовском Доме учителя.
Правда, просто  «кружком» он оставался совсем недолго. Возглавивший его заслуженный артист республики Дмитрий Иванович Дульский вложил в свою, скажем так, неосновную работу все свои силы, энергию, талант. А человеком он был неординарным - ведущий артист драмтеатра, режиссер, чьи постановки всегда были событием в городе. При этом он оставался человеком добрым, отзывчивым, готовым всегда прийти на помощь. В театре его за глаза называли «витамин». И кружок очень быстро превратился в настоящий театр.  Это уже был полупрофессиональный коллектив, в котором  днем «артисты» честно трудились нормальными учителями, продавцами, рабочими и так далее, а вечерами приходили на  репетиции или спектакли. (В то время явление это было довольно широко распространено, проводились даже Всероссийские смотры Народных театров, в которых  наш   не раз становился лауреатом). И как в настоящем театре, в нем были свои цеха: столярный, где мы сами создавали декорации, костюмерный, в котором работала профессиональная портниха. К каждой премьере шились настоящие костюмы. Любопытный с этим связан случай. Мы играли тогда спектакль «Раскинулось море широко» по пьесе Вс. Вишневского. Естественно, было пошито множество форменных морских костюмов. И вот, по задумке Дмитрия Ивановича, «морячки» должны были выступить на  вечере в драмтеатре – поздравить с юбилеем кого-то из ведущих артистов. От дома учителя, где базировался Народный театр, до драмтеатра всего- ничего – полтора квартала. Так что мы переоделись в форму у себя в «народном» и так вот, морячками и побежали к театру.  Но мы не учли, что в Тамбове в то время было три военных училища, в воскресный день в городе полным-полно курсантов, которые приняли нас за настоящих и приветствовали по всей форме.  Я поначалу смутился, а потом  лихо стал брать под козырек: все-таки морской лейтенант.
Вот только, думаю, многих курсантов обуревало удивление: откуда в сухопутном Тамбове столько моряков?!
...Все мы были влюблены в театр и все мечтали стать профессиональными артистами, во всяком случае, те, у кого не маячил еще пенсионный возраст. Но в нашем театре, кажется, только один Лёха осуществил эту мечту. После школы он поступил в Воронежский филиал Ленинградского института театра, музыки и кино, там  же, в театре юного зрителя и начал свою профессиональную карьеру. Надо сказать, что Лёха обладал большой притягательной силой. Ростом он был невелик, но было в нем какое-то мужское обаяние. Представьте себе: артист с гитарой и полное отсутствие какихлибо комплексов. В общем, девушки слетались к нему, как мотыльки на огонек.  В их числе оказалась и  немецкая студентка Бригитта, которая изучала русский язык в местном университете и готовилась стать переводчицей. Говорили, что у нее в Германии остался жених, с которым они даже якобы обвенчались. Но это уже не имело никакого значения. Словно жена декабриста, поехала она за Лёхой в Тамбов, когда его пригласили в «родной» драмтеатр, разумеется,  профессиональный, а не народный. На свадьбе невеста неустанно повторяла: «Кричите «горько!», вам пустячок, а нам приятно!», а жених по просьбе гостей «показывал фокус» - раз за разом отправлял в рот полную рюмку водки и делал всего лишь один глоток. Это вызывало бурные овации и просьбу повторить, и на каком-то н-ском разе Лёха заявил: «Показываю на слабом вине!»
А потом начались будни с мамой  втроем в малогабаритной двухкомнатной квартире. Сейчас я особенно понимаю, каково было немецкой девушке, выросшей в просторном собственном доме.  Но тогда такие условия казались более чем нормальными.
Лёха работал в театре и все чаще рассказывал байки о том, что в очередной раз театральный автобус сломался по дороге с выездного спектакля и пришлось ночевать в поле. Наивной женщине этих объяснений было достаточно, и она жалела несчастных артистов. Сама она пошла работать в местный пединститут, преподавать немецкий. На ее лекциях аудитория была всегда переполнена, приходили даже не только слависты.
Интерес к ее лекциям объяснялся тем, что она спокойно употребляла те выражения, которые слышала дома от мужа. У студентов это вызывало и ужас, и восхищение.
Тем временем  Бригитта забеременела.  И прекрасно осознавая, что в таких условиях ребенка растить невозможно, обратилась за помощью в посольство ГДР в Москве. И, как это не парадоксально звучало для нас, посольство не отвернулось от проблемы своей рядовой гражданки. Оно направляло областному руководству официальные ходатайства столько раз, сколько потребовалось для того, чтобы фрау Резник с супругом  выделили отдельную двухкомнатную квартиру. Для нас, друзей семьи, это казалось нереальным чудом, тем более, что квартиру дали в самом престижном, так называемом, «обкомовском» районе на берегу реки. В этом «тамбовском раю» и родился мальчик, которого назвали Петром. «Петух» или «Пенек», как гордо говорил счастливый (должно быть счастливый!) отец.
С рождением ребенка появились неизбежные проблемы.  Двухкомнатный рай с
проходной комнатой  почему-то уже не радовал молодую мамашу,  несмотря даже на то, что он располагался в престижном районе. Бытовые приборы, навезенные из Германии, не создавали привычного для нее уюта, а памперсов  издалека не навозишься, здесь же мы и слова такого не знали. Надо отдать ей должное, Бригитта выдержала целый год. А потом сильно  загрустила по дому, русский быт  как-то не очень ей пришёлся. Семья засобиралась в Германию. То что они оставляли такую квартиру, казалось нам невероятным расточительством. С другой стороны, заграница, загадочный и прекрасный мир. Но вот, только как же будет с квартирой? – это  нас сильно беспокоило. Ну откуда же нам было знать, что есть страны, в которых жилищная проблема не стоит так остро. Или вообще не стоит, речь идет только о градации: лучше, еще лучше, роскошно!  Справедливости ради  надо сказать, что какой-то выход из квартирной проблемы молодые Резники все же нашли. Они оставили не свою, на набережной, а квартиру матери, гораздо более скромную и располагавшуюся в другом районе – возле центрального рынка. Так что Лёхина мама доживала свои дни в более комфортных условиях...
...Через три месяца мы уже были в гостях у фрау и герра Резник в городе Эрфурте. Мы – это две семьи – моя и Лёхиного родного брата Игоря. По дороге не обошлось без обычных для нашего брата за границей происшествий. Поначалу мы никак не могли найти дорогу на нужный нам вокзал, потому что в Берлине их «чертова дюжина». Я уговаривал Игоря поговорить в справочном по-английски, он все-таки дипломированный переводчик, а немцы, убеждал я его, все до единого знают английский. Игорь почему-то долго сопротивлялся, но выхода другого не было, и он обратился с нашей проблемой к дежурному справочной. В ответ тот пожал плечами, мол, английским не владею.

«Ну вот, - в сердцах сказал Игорь, - я же говорил!».

А из окошка тут же раздался голос: «По-русски?! Пожалуйста!»

Поистине  верно говорят: не ищи кривизны на прямом пути!
Потом мы тормознули поезд в подземке: приобретенный сразу же огромный па-
лас (кто же мог додуматься до того, что здесь это не дефицит, и точно такой же можно купить на обратном пути!) не дал закрыться вагонным дверям. Как ни странно, многие пассажиры  нас защищали, мол, дежурная по перрону рано дала сигнал к отправлению. Ко встрече следующего поезда мы готовились тщательно и мгновенно влетели в вагон по заранее разработанному плану.
Последнее из этой серии приключение было в поезде, которым мы ехали до Эрфурта целую ночь.  Долго не могли найти приличные места, везде было полно народу, и мы переходили из вагона в вагон, пока не нашли то, что нам надо. В пустом тамбуре свободно поместился и наш ковер и громоздкий велосипед  для Петьки, а в вагоне было полно свободных мест с мягкими креслами. Блаженствовали мы долго, минут пятнадцать, пока не пришли контролеры и не стали нам что-то взволнованно объяснять, показывая при этом то на цифру «два» в билетах, то на цифру «один» на стенке вагона.  Мы очень скоро все поняли – у нас билеты во второй класс, а это вагон первого,  более дорогого – но продолжали изображать «тупых русских» до тех пор, пока контролеры не махнули безнадежно рукой и не ушли . До Эрфурта мы доехали с шиком, хотя контролеры проходили мимо нас еще раз пять...
Хозяева встретили нас в просторной, метров в восемьдесят, трехкомнатной квартире, вызвавшей у нас дикий восторг. На то что находилась она в огромном, шумном доме с общим коридором,  мы даже не обратили внимание. Бригитта же говорила о временном варианте и о том, что главное сейчас для них работа. Они действительно сразу нашли работу. Бригитта преподавала в университете – русский язык в те времена был в ГДР самым востребованным и необычайно популярным, - а Лёху взяли в местный театр на странную должность, которую, наверное, можно назвать  ассистент режиссера. В наших театрах такой должности нет, и чем здесь занимается этот человек, я понимал с трудом. Вроде бы режиссер делает разводку мизансцен, а ассистент с актерами ее закрепляет или заучивает, не знаю даже, как сказать. Тем более не мог понять, на каком языке Лёха разговаривал с артистами, ведь это не просто фривольная беседа, это работа. Неужто наш дружок так классно выучил язык всего-то за три месяца? Правда, в магазине он лихо общался с продавщицами, и те отвечали и дружелюбно улыбались.

Бригитта потом  объяснила этот феномен: «Если бы ты знал, что он несет, -
со вздохом сказала она, - а продавцы обязаны улыбаться и поддерживать покупателя, как бы он не разговаривал».

Но феномен остается феноменом, и Лёха проработал в этом театре еще несколько лет. Думаю, что держали его исключительно из-за того, что был он «старшим братом». В то время Восточная Германия буквально раболепски относилась к СССР, повторяя все уродливые извороты советской социалистической системы. Причем не только в политике, но и во всем остальном.  Именно тогда появились в Германии «коробки» и «хрущевки», изуродовавшие облик немецких городов (сейчас их, по мере возможности, сносят или переоборудуют, придавая более или менее приемлемый вид). По словам моих знакомых, главная восточная газета «Нойес дойчланд» была посредственной копией московской «Правды», а практически во всех театрах шли русские пьесы. Именно это обстоятельство сыграло важную роль в дальнейшей Лёхиной судьбе.
Но сейчас вернемся к нашему визиту.  Мы приехали в канун Нового года и , как это принято у нас, готовились к встрече праздника со всей серьезностью. Женщины, как водится, обсуждали варианты непременных десяти салатов. А Бригитта сказала, что она приготовит голубого карпа. Мне, конечно, было интересно, что такое «голубой», но более того интересовало другое. «Где ты зимой возьмешь карпа?» - спросил я. Бригитта не поняла моего вопроса, она забыла, что я живу в Тамбове, а для тамбовчанина тогда это было нереально - зимой достать карпа. Поэтому она не стала вдаваться в суть вопроса и определять его смысл. Она просто ответила: «В магазине», - и ушла на кухню.
Подобная история была у меня с Лёхой. Как-то мы зашли с ним в гастроном, где я увидел замороженного кролика. Это был для нас такой дефицит, и я кинулся его покупать.
 - Кто же берет кролика в гастрономе? - искренне удивился Лёха. -Пойдем в частный магазин.
Это был разговор цивилизованного человека с неандертальцем.
В мясной лавке я пребывал в шоковом состоянии, такое изобилие я видел только в западных фильмах. Но кролика в этот раз мы почему-то не купили. То ли денег не взяли, то ли по другой какой причине. Из магазина я вышел первым, а Лёха зачем-то задержался. Как оказалось, купил кусочек сала.
 - Зачем? - спросил я, - у нас же уже есть.
 - Я здесь живу, - пояснил Лёха, - меня все знают. И если я приду в магазин и ничего не куплю, меня сочтут идиотом.
И я тогда подумал: «Тебя сочтут, а мы уже есть...»

...К Новому году мы подготовились как надо. На огромном столе стояли все десять салатов, какие-то невероятные мясные чудеса и прочее, прочее - здесь было что купить.  Даже смешно как-то звучало: не достать, а купить.
В двенадцать, по традиции, хлопнула пробка от шампанского, а следом... Следом стало твориться что-то невероятное: со всех сторон летели  ракеты, с невероятным шумом проносились какие-то шутихи, петарды. Грохот стоял почище, чем во время канонады. Игорек, по армейской привычке,заорал: «Ура, за родину!». Это и вправду было похоже на армейские учения. Мы тоже что-то орали, но из-за грохота не слышали друг друга.
В первый раз это производит впечатление. А сейчас... После того как, спустя годы жизни в Германии, мне однажды прожгли  куртку и чуть не попали ракетой в глаз, стараемся в новогоднюю ночь поплотней прикрыть окна и не высовываться на улицу.
А тогда мы были в телячьем восторге. Когда на соседнем балконе появились люди, Лёха тут же кинулся к ним, и через пару минут они уже сидели  за нашим столом: муж, жена и их взрослая дочь.  И началась вакханалия пиршества. Наши гости вместе с нами ели и пили все подряд. Я еще подивился их прекрасному аппетиту, ведь слышал, что немцы на ночь не едят. Хотя, это же праздник! Наелись мы так, что с трудом отвалились на спинки стульев. И тут Лёха потребовал, чтобы теперь  соседи пригласили нас в гости. Особого энтузиазма они не проявили, но деваться-то было некуда. И вот мы всей гурьбой  вваливаемся в квартиру соседей и видим такую картину: на столе, под маленькой елочкой, стоит бутылка дешевого бренди, три рюмочки и тарелка с орешками. Вот такой праздник Сильвестр по-немецки. Интересно, что никто нас этим бренди не угощал, пили мы принесенную с собой водку, и кто-то сбегал за салатом. Помнится, я тогда возмущался. И зря. Сейчас бы я сказал: «Обычный немецкий менталитет».
 ...Проработав три года в Эрфурте, Лёха довольно сносно освоил немецкий язык
и, приехав однажды по каким-то нуждам в Берлин, пошел на премьеру вампиловских «Провинциальных анекдотов» в знаменитый в стране «Максим-Горький-Театр». Поставил пьесу театральный деятель с мировым именем - один из самых авторитетных в Германии. Не стану его называть, поскольку в данном случае это не имеет значения.
Важно, что это был весьма уважаемый и авторитетный профессор. Но Лёхе его спектакль не понравился. Другой бы промолчал, в крайнем случае, повозмущался в кругу друзей, учитывая, что режиссер тоже что-то смыслит в этом деле. Другой бы, но не Лёха. Он пошел за кулисы и высказал постановщику свои претензии. Мол, в России так не говорят, таких сапог не носят.  Ну, ладно бы, ограничился только проблемами, связанными с русским менталитетом.  У него хватило наглости высказать свои претензии и по поводу режиссерского решения спектакля. Самое удивительное, что профессор не просто согласился с ним побеседовать, не просто его выслушал, но и кое в чем
с ним согласился. Конечно, Лёха бесспорно был талантливым человеком, допускаю, что он мог дать пару полезных советов. Но... Председатель Союза театральных деятелей страны и Лёха – неизвестно кто. Слишком велика была дистанция. Надо только представить , насколько умным и тактичным человеком был Мастер, если не просто не выставил вон непонятно откуда взявшегося советчика, а предложил ему... учебу в аспирантуре. Так Лёха  стал учеником знаменитого профессора, под руководством которого два года занимался режиссурой в Берлине. Насколько плодотворно прошли годы учебы, говорит такой факт. Мастер предложил своим ученикам (их было всего двое) такой способ поощрения: за интересную идею он выдавал им по два пфенишка. Монета мелкая, но по-своему бесценная. И к концу учебы Лёха не без гордости показывал мне довольно объемистый мешочек, наполненный «золотыми» двушками.
Как только поступил он в аспирантуру, Лёхе дали двухкомнатную квартиру почти в самом центре Берлина. Я был просто в смятении: трехкомнатная в Эрфурте, двухкомнатная в Берлине, и все это на три человека! Мои провинциальные мозги не могли воспринять, что  это реальность, но все это было... В то время я написал о нем большую статью для тамбовской газеты «Комсомольское знамя», в которой тогда работал.
Лёха, живя в Тамбове,  неоднократно заходил ко мне, многие редакционные хорошо его знали и тем с большим интересом обсуждали статью. В ней были такие слова: «Мы сидим в уютной двухкомнатной квартире...». Лёха хохотал над этими словами  как бешеный. Особо его веселило слово «уютная». Но откуда мне было знать тогда, что для берлинца квартира без балкона и с туалетом между двух этажей и для двух семей всё равно, что для тамбовчанина временный барак. К сожалению, этот «барак» был единственным Лёхиным жильем в Берлине, если не считать квартир его подружек, к которым он изредка и ненадолго переезжал. Кстати, одна из таких подружек буквально совершила переворот в моей жизни.
В то время я неожиданно стал активно лысеть. Объяснить причину этого явления я до сих пор не могу, поскольку в нашем многочисленном еврейском роду все мужчины, даже те, кто доживал до глубокой старости, сохранили практически всю растительность на голове. Я же оказался каким-то выродком с круглой проплешиной на всю голову. А поскольку был еще относительно молодым, то поддался искушению, которого не избежали многие мои сверстники-лысики. Я вырастил длинные волосы сбоку и, перекидывая их слева направо, прикрывал макушку. Мало того что голая макушка все равно была видна, а мой «шиньон» вызывал у людей усмешку, такая прическа реально мешала мне в работе. В то время я активно судил соревнования по гандболу, где ситуация на площадке меняется мгновенно. Необходимо было быстро передвигаться, мгновенно определять ситуацию и жестом показывать ошибку. А я в это время больше думал о том, что надо удержать на голове свое сооружение, и это сильно отвлекало, реально мешало работе. А избавиться от этой дурацкой прически не хватало ума.
И вот однажды ко мне в гости в Молдавию ( к тому времени, о котором я рассказываю, я уже жил в Кишиневе) приехал Лёха со своей очередной подругой, которую звали Сабина.  Как-то вечером, разгоряченная прекрасным молдавским вином, она сказала мне примерно следующее: «Слава, ты нормальный, симпатичный молодой человек. Что же ты так закомплексован и носишь эту дурацкую прическу?! А ну, садись на землю!».

Лёха не просто старательно перевел, но и подтолкнул меня на прибрежный песок. Сабина достала ножницы и срезала весь мой «шиньон». Прямо на берегу Днестра произошло мое перевоплощение. Наступило такое облегчение, которое не передать словами. С тех пор я напрочь лишился «волосатого» комплекса, а имя моей спасительницы с благодарностью вспоминаю до сих пор.
Но вернемся к тем временам, когда Лёха учился в аспирантуре. Впереди у него
была отличная перспектива, и он пребывал в прекрасном настроении: веселился, шутил, балагурил. В очередной мой приезд мы засиделись за «рюмкой чая», хозяин пил шнапс, а я почему-то полюбившийся мне  «Киршвиски»- вишневый ликер. И время уже было позднее, и с дороги клонило ко сну. Но Лёха безапелляционно заявил: «Сейчас буду показывать тебе ночную Европу». И мы ходили по каким-то барам, гоняли шары на бильярде в театральном клубе... Домой мы возвращались ближе к пяти. Уже рассветало, была ранняя весна. Я мечтал об одном: добраться до постели, но Лёха категорично заявил: «Скоро мой друг Гюнтер откроет свой  магазинчик, возьмем бутылочку винца, а там уже и баиньки...». На улице пустынно, ни души, мы идем вдоль какого-то канала, и весенний воздух свеж, и птички завели уже свои хоры... Блаженство... Вдруг впереди мы увидели двух наших девушек. То что они наши, я определил сразу. Я и сейчас, спустя два десятка лет жизни в Германии, безошибочно могу определить наших. Это необъяснимо, но реально, что-то в наших есть особенное, своеобразное. А этих девушек можно было вычислить и по одежде, и по тому, как шли они медленно и робко оглядывались, и... по всему. Когда мы с ними поровнялись,  услышали фразу, которую шепотом произнесла одна из них: «Ты обратила внимание, что все здесь ходят в куртках, никто не носит пальто». Лёха среагировал мгновенно.

Во всю мощь своей луженой театральной глотки он заорал на всю улицу: «А потому, что здесь не холодно!..»

Девушек как ветром сдуло.
 - Что ты орешь, бешеный, - сказал я.
 - Нормальный ход, - ответил Лёха... - Весна.
 У него было восторженное состояние души.
...В те годы я и подумать не мог, что перееду в Германию навсегда. Но желание,
даже зависть – от этого никуда не деться. Потому шутка (да и шутка ли, кто знает?), которую Лёха сыграл со мной, запомнилась на всю жизнь. Как-то мы гуляли по центру, где-то в районе улицы Фридрихштрассе. Вдруг Лёха остановился, хитро так на меня глянул и сказал: «Посмотри на ту сторону. Видишь, дяденька военный стоит у ворот.
Вот если ты рванешь  мимо дяденьки в тот двор – а он тебя сильно удерживать не станет - то   окажешься на территории ФРГ.  Завтра уже будешь гражданином Западной Германии – журналиста из «совка» они возьмут с удовольствием». Прошло уже очень много лет, но я четко помню, что не подумал тогда о разбросанных по всем уголкам Восточного Берлина  каких-то сказочно богатых западных магазинах, где продавали, естественно за западные деньги (какая-то провокация против гэдээровцев?!), не подумал о том, что смогу жить в роскоши в новом мире.  Я сразу представил, что моего отца, военного врача, вышвырнут из армии без пенсии, что мою мать, кандидата медицинских наук, лишат звания, сестру выгонят из музыкальной школы, в которой она преподавала,что пострадает еще целая масса невинных людей...
 - Ты что, Лёха, обалдел? - спросил я.
 - Как пожелаешь, - пожал плечами Лёха и как ни в чем не бывало  пошел дальше.
...А в ФРГ я все-таки приехал на постоянное место жительства. Правда, на законном основании, и никто от этого не пострадал. Просто немецкое государство, в качестве компенсации за шесть миллионов евреев, уничтоженных в концлагерях и гетто в годы фашистского правления, решило приглашать в ФРГ евреев на постоянное место жительства, предоставляя им при этом все необходимые для жизни условия...
В дальнейшем Лёхина судьба имела множество изгибов и извивов. Ко времени
поступления в аспирантуру семейная  жизнь его дала трещину, которая все более разрасталась, пока не превратилась в непроходимую пропасть. А его самые близкие люди?
Русско-немецкий мальчик Петя, теперь уже, конечно, Питер, наверное, хотел бы вообще забыть свое российское происхождение.  Во всяком случае, когда я его видел в последний раз, он едва смог вспомнить несколько русских слов. Хотя в свое время разговаривал совершенно свободно – пару раз на все лето он езил в гости к тамбовской бабушке, и уж там проходил мощную языковую школу. Однажды, когда ему было лет пять или шесть, я приехал к ним в Эрфурт. Мы с Лёхой беседовали в комнате, когда он влетел со двора весь такой взъерошенный и стал что-то эмоционально рассказывать папе, естественно, по-немецки.

Вдруг Лёха театрально поднял руку и сказал: «Стоп... стоп...стоп! Я ничего не понимаю... Говори по-русски!»

Мальчик поначалу опешил. Несколько секунд соображал: что же происходит И вдруг выпалил с едва заметным акцентом: «Ты не понимаешь? Что ты придуриваешься!?»
Сейчас Питер уже взрослый человек. Мне кажется, что генетически он перенял
многие качества своего отца, но, к сожалению,  не все лучшие. Во всяком случае,  к творчеству он не имеет никакого отношения.  Впрочем, так ли уж это важно. Главное, что нет в нем Лёхиной агрессивности,   вырос  он добрым, отзывчивым – в мать. Я испытываю к нему теплые чувства, вероятно, оттого, что Петенька, Петух, Пенек – моя ниточка к далекой юности. Иногда мне очень хочется назвать его «сынок»…
Бригитта так и осталась жить с русско-еврейской фамилией.  По моему, официально они с Лёхой так и не развелись.  Я часто думаю, что было бы, если б не влюбилась эта немецкая девочка в непутевого русского артиста. Наверное, семейная жизнь ее сложилась бы более счастливо. А вот в профессиональном отношении? Не поехала бы она в Тамбов, не окунулась бы в гущу языковой среды. И может, не стала бы таким классным специалистом.  А так... Сейчас фрау Резник по- русски говорит свободно, так же, как по- немецки. Она один из лучших переводчиков Германии, преподает в одном из авторитетнейших в мире Гумбольдском университете, нередко выезжает в ставший ей родным Воронеж, да и другие города России, где читает лекции местным студентам...
...Окончив аспирантуру, Лёха получил направление в один из провинциальных
немецких театров на должность -  ни много ни мало – главного режиссера. Казалось, судьба его предопределена, и перед ним открыта широкая дорога. Казалось... Не могу сказать, что с ним произошло в тот период. То ли звездная болезнь одолела, то ли сказался недостаток воспитания, но, по рассказам, случались с ним этакие завихрения.
Мог он в порыве ярости шваркнуть часами о стену, мог во время репетиции крикнуть: «У вас тут кто громче орет, тот лучший артист!», ну и кое -что еще в том же роде.
Короче, «недолго музыка играла». В скором времени Лёха оказался в Берлине «на вольных хлебах». Впрочем, судьба дала ему еще несколько шансов. Поначалу его заметили на главной гэдээровской киностудии ДЕФА и стали активно приглашать на съемки.
Правда, играл он все больше эпизодические роли русских солдат и офицеров. Но однажды ему предложили очень серьезную работу. Этот телевизионный фильм широко рекламировали по всей ГДР. Назывался он «Несостоявшийся диалог сержанта Павлова и генерала Паулюса». Фильм  имел «широкое официальное одобрение»,  привозили посмотреть его и  самого легендарного Павлова. Работу Лёхи оценили высоко, он вновь поднялся в своей профессии и получил еще одно очень заманчивое предложение. Известный американский режиссер решил снять фильм, в котором должны быть задействованы актеры из многих и разных стран. К чему это «содружество народов» и как оно влияет на качество фильма, мне понять сложно. Но ведь был же у нас в Союзе такой фильм, в котором снимались только непрофессиональные актеры.  Зачем? Разве кто-то отменил реальность морали басни дедушки Крылова: «Беда, коль сапоги начнет тачать пирожник!)»? Ну вот такая режиссерская блажь.  Здесь она выразилась в другой, все-таки более логичной форме. В общем, СССР должен был представлять Лёха. На пробах в Берлине все прошло удачно. Лёху утвердили, он искренне радовался и на репетициях  дразнил «главного индейца» Гойко Митича. Для мальчишек моего поколения это был кумир похлеще Фантомаса и Штирлица. В десятках, если не сотне фильмов он переиграл вождей краснокожих, и мы , пацаны, были безудержно влюблены в
могучего «Чингачгука». А Лёха дразнил его «Дмитричем». Тот обиженно отвечал: «Их нихт Дмитрич, их Митич», но Лёха хладнокровно подтверждал: «Дмитрич... Дмитрич...»... Надо сказать, что платили актерам американскими долларами и по американским расценкам, и это могло  существенно поправить Лёхино материальное положение. Но съемки были намечены в Югославии, советскому гражданину Алексею Резнику надо было получить разрешение на выезд от советского консульства. Но... Опять это треклятое «но»! Дело в том, что Лёха иногда навещал свою бывшую супругу, якобы «с сыном повидаться». Приходил не всегда абсолютно трезвый, и тогда разговор порой переступал за рамки дипломатического протокола. Возможно, имело место и такое явление, которое в народе  называют «распустить руки». В итоге, жалобы в советское консульство. Соответствующие беседы и... отказ в разрешении на выезд в Югославию.  С американскими расценками познакомился другой артист.
Но Лёха еще остался на плаву. Он был советским, притом с фирменным образо-
ванием, и Министерство культуры ГДР не могло его не поддержать. Лёхе предложили работу на телевидении. Ассистентом режиссера в программе «Мы говорим по-русски!» (Помните, были и на нашем телевидении такие программы, своеобразные театрализованные уроки иностранных языков?!). В Лёхины обязанности входил набор актеров и  выбор места съемок, которые проводились в разных городах СССР. Это давало право на постоянную визу, Лёха беспрестанно мотался туда и обратно, и это имело свои особые преимущества. Можно было привезти в совок пару дефицитных вещей, скажем, страшно модные тогда  сапоги-чулки, и их втридорога «отрывали с руками».
А оттуда прихватить, к примеру, масляный радиатор, который стоил в Германии в пять раз дороже.  Конечно, Лёха не был сильным докой в коммерции, но здесь-то и думать ничего не приходилось. Главное, не зарываться и не жадничать, и все оставались довольны. Впрочем, надо отдать ему  должное, Лёха не сильно увлекался этой торговлей, так, иногда между делом. А работу свою выполнял с азартом, толково. И все у него было хорошо, и перспективы намечались прекрасные, если бы однажды «бес не попутал». Иначе объяснить происшествие я просто не могу. А произошло следующее. Однажды съемки велись в далеком  Братске. Лёха пригласил на работу своего приятеля, известного берлинского переводчика Серёгу, и вечером они сидели в ресторане небольшого сибирского городка. Что произошло затем, понять трудно. Может, он какую-то театральную роль вспомнил, может,  артистическая фантазия взыграла, но Лёха встал и во весь голос запел царский гимн «Боже, царя храни!». И ведь знал откуда-то весь текст!  Сережа не заставил себя долго ждать и подпел приятелю. А затем подпел весь зал и подыграл ресторанный оркестр. Получилась такая общая хоровая песня.
Как говорится: «Это сближает!». В общем, вечер прошел в дружеской обстановке. К столику «берлинских гостей» подходили разные люди, пили, пели, веселились вместе.
А на следующее утро  немецкое телевидение получило письмо от  советских коллег, в котором говорилось примерно следующее: «Мы с радостью сотрудничаем с вами и оказываем всяческое содействие, что готовы делать и в дальнейшем. Но  при этом просим немедленно убрать с территории СССР двух ваших сотрудников...»
Так завершилась Лёхина телевизионная карьера. Как, впрочем, и карьера вообще. Последний раз мы виделись в 90-м. Я приезжал с командой молдавских гандболисток на международный турнир. Лёха уже был плох, прогрессировала наследственная болезнь почек, но он не занимался лечением всерьез.  А присмотреть за ним было некому, он остался совсем одиноким и заброшенным. Смешной тогда произошел случай. С нами в поездку была направлена переводчица из ВЦСПС, как видно «блатная», поскольку  языком владела весьма условно. Но кто это мог определить? Мы принимали на веру все, что она нам говорила, поскольку щебетала она довольно бойко. Но однажды с нами в автобус сел и Лёха, изрядно отведавший до того крепленого молдавского вина.  Представитель немецкой гандбольной федерации что-то нам объясняет, переводчица бойко щебечет...

Вдруг Лёха поднимает голову и внятно произносит: «Че ты переводишь?!». Переводчица осеклась, но работа есть работа, и она продолжала говорить, но уже помедленней и не так уверенно.

Лёха помолчал немного и снова повторил: «Че ты переводишь?! – и добавил,- она вообще ниче не понимает!».
...Лёха не дожил до 45. Я часто его вспоминаю и пытаюсь понять, почему не
сложилась судьба талантливого человека? Кто может ответить на этот вопрос? Видимо, таков его удел. Как, впрочем, удел многих советских русских.