Игорь Потоцкий Архив

ИГОРЬ ПОТОЦКИЙ родился в 1950 году в Одессе. Окончил филологический факультет Одесского государственного университета имени Мечникова.
Стихи и рассказы печатались в журналах «Аврора», «Сельская молодёжь», «Смена», «Радуга», «Мурзилка», «Кукумбер» и других. Передавались по радиостанции Юность, Международному радио Франции. Переведены на финский, французский, испанский языки. Игорь Потоцкий - лауреат муниципальной премии «Твои имена, Одесса», член редколлегии альманахов ОМК, «Мория», редактор альманаха «Звукоряд», руководитель молодёжной студии «Поток». Автор более 50-ти книг стихов и прозы, рецензии и отклики на которые напечатаны в Одессе, Киеве, Москве, Торонто, Иерусалиме, Нью-Йорке.

*
Клянусь Каббалой, где сокрыто множество тайн, где они перебегают друг в друга, будто песок, я люблю твои волосы, лицо, пальцы, твой стан, твое дыхание и тоненький голосок. Боюсь, что взгляд твой оборвется, как нить, не достигнув моих глаз, теряя свой свет. И я тогда задохнусь от желанья тебя любить, как будто мы – деревья, находящиеся в родстве. Меня мучают твои волосы – даже во сне, где снега так много, что он поглотил тайгу, а когда просыпаюсь – образ твой на стене ловлю ладонями, но поймать не могу.

*
Я помню моря шорох внятный, вид города невероятный, луны на небесах пятно, стол, лист бумаги и окно. Минут я помню водопады, эпох прошедших клоунады, их перепутанный маршрут и бег разгневанных секунд. А галки вновь снуют пугливо – они боятся перспективы, покинув наш беспечный двор, чужой подслушать разговор. И галки ходят вновь по гальке, и все гадалки у них жалки, как жилки на твоей руке, где плыть печали и тоске.

*
Летают мысли невпопад, слова слетаются из мрака, где одинокая собака, зима, метель и снегопад. Собака воет, как метель, метель, словно собака, лает, а девочка берет свирель и что-то весело играет. И сто рапсодий наугад по городу ночному рыщут, где, надувая щеки, свищет смешной бродяга – Снегопад.

*
Я вышел в город утром ранним, где первый снег глаза слепил, отбросив плен твоих касаний, последних поцелуев пыл. Снег продолжал свое паденье и дальше заполнял квартал, как комнату стихотворенье, которого никто не ждал. В нем было слишком много неба, где властвовал лишь лунный луч еще до выпаденья снега, как слез из потемневших туч.

*
Ладонями судьбы мое лицо закрыла и видеть мне тебя сегодня не дано, но я тебе шепчу, чтоб ты меня простила, но я тебя ищу, словно Ясон руно. Тебя бы написать мне красками слепыми, пролившимся дождем и будущим снежком, забыв при этом сон, где только твое имя, мелькнуло за углом, как будто в небе гром. Таинственны леса за кромкой горизонта, пославшие нам весть, что этот месяц весь целую я тебя, как водится, без счета, и о тебе пою возвышенную песнь.
*
Как и водится, в апреле с солнцем нерушима связь. Пан играет на свирели, на скамейке развалясь. Останавливая взгляды совсем юных женихов, хоровод ведут наяды, пенье их – до облаков. Бабка Шая, не мешая, рядом с Паном разлеглась, а Лаокоон решает промолчать в последний раз.

*
Густая ночь зажгла все звезды
так ярко, будто фонари,
но я тобою не опознан,
по крайней мере, до зари.
Ты в эту ночь ждала другого,
но я, как истый враль и плут,
к тебе прокрался бестолково –
к постели, где меня не ждут.
Но темень в комнате такая
и так я грешен и смущен,
что ты смеешься, полагая,
что он – не я, а я – не он.
Не мне ты доверяешь тело,
в небесный рай со мной летя,
хоть мне нет никакого дела,
что я – не он, а он – не я.

* 
Спасения ищу на этом бедном свете,
хоть перед ним пока не чувствую вины.
Зачем так горячо в июле солнце светит,
когда уходит прочь последний луч луны?
Он соскользнул в века, а может быть, вонзился
в край роковых небес, нависших над землей,
но на краю небес с ночною мглой простился,
спустился под откос и бросил нас с тобой.
И, брошенные им, мы побрели уныло,
чтоб мужество найти и слез не показать,
чтоб ночь, осиротев, всю нашу боль укрыла,
слегка посеребрив моей любимой прядь.

* 
Безумие читать твое тело,
будто звездную карту; будто
колокольный звон – ты долго звенела,
как секундами одна минута.
И накатывались, как волны,
глаза твои, губы, плечи, руки,
как накатываются валторны
и виолончели тягучие звуки.
Листва разрывалась от прикосновений
грубых капель осеннего ливня.
Единственное мое спасение –
помнить все буквы твоего имени!

* 
Голос твой множится, как звезды на небе,
он преследует меня, не дает перевести дыхание.
Голос твой – колоколов многоярусный молебен
и попытка моя заглушить воспоминание об Анне.
Она была моей от взмаха ресниц до запястий
и ножек, стройных, как две античные колонны,
упирающиеся в небо. Вершины застит
туча, рассыпающая колоколов перезвоны.
Ах, эта Анна, гимнасточка и блудница,
при ней лица мужчин вспыхивали, как фонарики.
Ей бы удивиться, потом загордиться,
а она, двадцатилетка, любила бумажные кораблики.
Это было в стране первозданной
юношеских безумств, где вралось и мечталось.
Анна заменяла мне мироздание,
а потом уплыла в море и там осталась.
И тогда ты, с телом из перламутровых раковин,
возникла из мрака пройденных дней,
чтобы заполнить собою вакуум,
оставшийся
после Анны,
и стать моей.

*
                Николаю Макаренко

Волна с волною шепчет бросово
одну мелодию Утесова,
чтоб заново ее начать,
когда замолкнет речь чужая,
поставив вечности печать,
другим созвучьям угрожая.
Люблю я это пенье волн,
что ширятся со всех сторон,
как вороны сбиваясь в стаи,
одну мелодию твердя,
похожую на гул дождя
и Книгу Вечности листая.

* 
Очарованье прежних дней,
сверкание огней неспешных,
когда в душе уже стройней
сражения полков потешных.
Все эти дни ползут вперед,
внимая птицам в поднебесье,
и не беря еще в расчет
чужих печалей, злых известий.
Но не сдержать уже страстей,
всех их внезапных толкований,
воспринимая мир острей
всех ожиданий и свиданий.