Вальтер Кауфманн Архив
Вальтер Кауфман – немецко-австралийский писатель – родился в 1924 году в Берлине, сын польской еврейки. В четырехлетнем возрасте усыновлен еврейской семьей, жил в Дуйсбурге. Его приемные родители были арестованы после Хрустальной ночи в 1938 году и отправлены в концлагерь Терезин. Впоследствии они погибли в Освенциме. 15-летним юношей Вальтер Кауфман сбежал в Австралию, где служил солдатом, работал докером, ходил в море. В это же время он начал писать. Вальтер Кауфман, который обычно пишет свои произведения на английском языке и после отдает в перевод или сам переводит на немецкий язык, является автором романов и рассказов в англо-американской традиции небольшого рассказа «Short Story». Сюжеты для своих произведений он черпает из собственной, богатой событиями, жизни в Европе и за океаном. Его очерки связаны прежде всего с его путешествиями по странам мира. Это и США, и Ирландия, и Израиль. Еще одна грань творчества Вальтера Кауфмана – это автобиографическиe книги, в которых он повествует о своей судьбе как еврейского эмигранта. В 1956 году писатель вернулся в Германию, в ГДР, где за свои литературные произведения получил сразу две премии «Heinrich-Greif-Preis» и «Fontane-Preis».
В 1959 году – присуждение австралийской премии «Mary-Gimore-Award».
В 1993 году – литературная премия «Literaturpreis des Ruhrgebietes» за все творчество в целом.
Вальтер Кауфман – член германского PEN-клуба, генеральным секретарем которого являлся с 1985 по 1993 гг.
В настоящее время Вальтер Кауфман живет в Берлине.
Краковские фотографии
От Мариинской церкви наискосок через рыночную площадь по направлению к кафе, где мы сидели, шёл японец. Стекла его очков блестели на солнце, и его намерения стали ясными лишь тогда, когда он подошёл ко мне и, поклонившись, вручил свою визитную карточку. Рядом с его именем было напечатано слово «ПОЭТ».
„Are you jewisch ?“ * – тихо спросил он.
Во время моего пребывания в Японии повода для такого вопроса никогда не возникало, но теперь здесь, в Польше, я сразу понял его причину. Я кивнул и сказал : «Да, Вы правы» . Он снова поклонился и вежливо попросил разрешения меня сфотографировать: „Please, sir, right here where you are sitting“. ** Я позволил ему это сделать. Он запомнился мне – неделю назад он был единственным, кто вышел со мной из туристического автобуса, когда, вопреки желанию польского экскурсовода, я попросил водителя сделать остановку возле памятника на месте Варшавского гетто.
Японец молча встал тогда рядом со мной у Вечного огня, который горел в чаше, и стоял там, пока я не вернулся в автобус.
Его фотография, наверное, станет единственной, которую мне удастся привезти из Кракова. Как раз здесь, в этом кафе на Рыночной площади у меня из кармана куртки украли фотокамеру, отсутствие которой я обнаружил лишь во время экскурсии по Краковскому гетто. Вместе с дорогим аппаратом исчезли все фотографии королевского замка, национального музея, костёлов, Флорианских ворот. Тем более острым стал теперь мой взгляд. Глаза заменили фотоаппарат. Сгорбленные старые дома по обе стороны стены, окружавшей гетто, врезались в мою память, а также маленькие кафе на площади со столами, накрытыми в тенистых двориках, еврейские надписи над входами в них и чудом уцелевшее от разрушения красно-коричневое здание синагоги на другой стороне площади.
Во время посещения синагоги, разграбленной и мрачной в своей опустошенности, с пятнисто-серых стен которой кусками отваливалась штукатурка, я оказался в одном из помещений с фотографиями, на них было запечатлено выселение евреев из гетто. В темноволосых исхудавших еврейских юношах, стоявших в длинной череде измождённых оборванных людей, я узнал самого себя, увидел женщин с тёмными, выразительными, как у моей матери, глазами и внезапно понял, каким тесным является родство между мной и судьбой этих преследуемых евреев, гонимых на смерть солдатами, стоящими на широко расставленных ногах.
Среди фотографий я увидел одну, которая задержала моё внимание дольше, чем другие. На деревянной колоде, используемой обычно крестьянами для колки дров, сидел маленький бородатый еврей, и два огромных солдата на потеху своим друзьям стригли большими ножницами его бороду. С выдвинутым вперёд подбородком и взглядом, обращённым в себя, старый человек принимал это бесчестие. Чем больше я смотрел на эту фотографию, тем явственнее слышал, как гогочут обутые в сапоги солдаты, обступившие двух перегнувшихся от смеха подонков. Внезапно у меня возникло чувство, что какая-то часть моего существа получила указание никогда, ни по какому приказу не подниматься на такую колоду. Едва коснувшись меня, видение рассеялось. Осталось ощущение чего-то свершившегося, словно эхо пережитого.
---------------------------------------
* «Вы еврей ?» (англ.) – прим. переводчика
** «Пожалуйста, господин, оставайтесь на своём месте» (англ.) – прим. переводчика
Завтрак в Варшаве
Над городом повисло облако смога, было жарко и душно. Дождь, пролившийся вечером из тёмной тучи, не принёс облегчения. Духота осталась. Дождь постепенно перешёл в затяжной, и всякое желание выйти из отеля исчезло. Здание было обветшалым, и отель уже давно не заслуживал ни своего громкого имени, ни присвоенных ему когда-то четырёх звёзд. В безвкусно обставленном обеденном зале, где было почти столь же душно, как на улице, я быстро нашел себе столик. Все столики в зале были пустыми, и только за одним сидела пожилая дама, которая внимательно меня рассматривала. Мельком взглянув на женщину, я переключил внимание на официанта, ожидавшего мой заказ. Ей могло быть лет семьдесят, возможно, если судить по её седым волосам, даже больше, но старой она не выглядела. Я вновь посмотрел на неё, и наши взгляды встретились. Казалось, она чувствовала себя одинокой. Это тронуло меня, но желание к общению не возникло, и, закончив ужин, я вернулся к себе в номер.
Утром моё настроение не изменилось. Дождь продолжался, духота оставалась, и скука висела над крышами города, похожего на каменную пустыню под серыми тучами, разорванную световыми рекламами. Когда я, взяв себе что-то в буфете на завтрак, вернулся к своему столу, за ним уже сидела пожилая дама, которую я видел вчера. Она кивнула мне, как старому знакомому, и я вскоре стал воспринимать её также. По-видимому, она решила, что мы люди одной судьбы. И так как я говорил по-английски, она предположила, что я тоже в конце войны эмигрировал в Англию. Для неё, как я узнал позже, Англия действительно оказалась спасительным убежищем - после всего, что ей пришлось пережить.
– Люди там так толерантны. Ни у кого из соседей нет даже следа ненависти к евреям или кому-либо ещё.
– Откуда Вы родом? – спросил я её.
– Я выросла в украинском местечке на реке Штир. Недалеко от польской границы.
Она хотела ещё раз вернуться туда, пока её ещё не оставили силы. Она уже была в Краковском и Варшавском гетто, теперь она хотела только посетить свой городок на реке Штир. Это желание было мне понятно. Я тоже после всех лет, проведенных за границей, вновь побывал в берлинском Сарайном квартале, нашёл в себе силы посетить Освенцим и разыскать разорённый нацистами дом моих родителей в Дуйсбурге.
«Мои дети не хотят, чтобы я ездила, – сказала она. – Ханелле и Амнон против, они говорят: «Мама, зачем ? Что ты там хочешь найти?» Но я должна. Это долг перед моими родителями, братьями и сёстрами, которые погибли в Шоа». Её тёмные глаза печально блеснули: «Я пытаюсь простить, подавить в себе чувство ожесточения».
Она взглянула на свои часы, – казалось, она куда-то спешила: «И всё же тяжело одной, если бы мой муж был жив…»
Она вновь посмотрела на меня, и мне неожиданно пришла в голову мысль: стать её спутником в этом путешествии в прошлое. А почему, собственно, нет?
Что удерживает меня здесь?
Я высказал ей эту идею. Она об этом не думала, это было сразу видно.
«Вы действительно хотите это сделать?» – в её голосе звучало сомнение.
Я кивнул. Не знаю, поверила ли она мне.
«Как случилось, что из всех остались в живых только Вы?», – почувствовав растущее в ней беспокойство, тихо спросил я. Ей нужно было куда-то идти. И в течение нескольких оставшихся нам минут перед моими глазами возник товарный поезд с вагонами для перевозки скота, отправляющийся из городка на реке Штир в ночь. Я услышал стук колёс на шатких сгорбатившихся рельсах, увидел открывшийся вдруг от ударов и тряски засов на дверях, за которыми она, скорчившись, сидит, и её, шестнадцатилетнюю, заставляющую себя прыгнуть в возникший перед ней вагонный проём. Её, скатывающуюся по придорожной каменной насыпи и затем вниз, по склону, в кустарник. Израненная, она остаётся лежать там, а поезд удаляется всё дальше в ночь…
«Я хочу ещё раз увидеть мой дом, улицы моего детства, тенистые лужайки под ивами у реки, старый вокзал, запасной путь, на котором в тот вечер нас ждал товарный поезд. Я хочу ещё раз увидеть тот шалаш в лесу, ставший моим убежищем, и жив ли ещё Юрек, который помог мне тогда …», – сказала она.
При появлении официанта она замолчала и пока расплачивалась, моё решение окончательно окрепло: я буду её сопровождать.
И лишь то обстоятельство, что для поездки в Украину потребовалась виза, которую не так просто и не так быстро можно было получить, расстроило это путешествие.
(Перевод с немецкого Николая Эпштейна)