Сусанна Лангман

Сусанна Лангман (дев. Ядушливер)
родилась 5 апреля 1939 года в городе Балта Одесской области, где пережила оккупацию в Балтском гетто. Закончила в 1961-м году Кишинёвский кооперативный техникум, хлебопекарное отделение. В 1968 с отличием закончила экономическое отделение Одесского Технологического института им. Ломоносова. 28 лет работала экономистом на одесских машиностроительных заводах. Вырастила двух дочерей. С 1991 года вместе с семьёй живёт в Германии. С 2011 года публикуется в международном  русскоязычном журнале "Алеф". Награждена дипломом за участие в конкурсе "Вспомним о наших дорогих мамах". Имеет многочисленные публикации в русско-немецком журнале "Лев" и газете "Еврейская панорама". Её рассказы вошли в сборник воспоминаний бывших узников нацизма "Кто выживет, расскажет...", изданном на русском и немецком языках.

 

Синий мячик
     
 Город был полностью освобождён от немцев 30-го марта 1944 года .  Ещё не веря своему счастью, люди выходили, выбирались из укрытий, заново узнавали постаревших,  измождённых,  едва на себя  похожих  земляков,  удивлялись подросшим детям. Со слезами радости и горя на глазах обнимали друг друга.
Слёзы радости и горя... Вечно читаемые в еврейских глазах слёзы радости и горя... Не по носам, тоже участвующим в плаче, и потому генетически более крупным, чем у других народов, - а именно по глазам, с невыплаканными, непролившимися и невысыхающими из поколения в поколение  слезами,  узнают евреев. 
Так и теперь: одновременно с радостью освобождения - горе от потери близких,  тревога о судьбах родственников  в эвакуации и, особенно,  тревога о братьях, воюющих на фронте, и немые вопросы «Что с нами будет дальше? Дадут ли хоть десяток лет прожить в мире?»  - надолго поселились в еврейских глазах.. 
(Не было ли это предчувствием грядущих пятидесятых со сталинским «безродным космополитизмом» - по сути антисемитизмом?) 
Через неделю, 5-го апреля, Ане исполнилось пять лет. Первый в её сознательной жизни день рождения отмечали всей семьёй. Пригласили детей. Аня сама под мамину диктовку написала печатными буквами пригласительные билеты – научилась в гетто читать и писать! 
Отец откуда-то принёс Ане в подарок мячик. Синий, совсем не новый мячик. Краска местами облупилась и было видно, что от рождения мячик был чёрный.  Это была первая послевоенная настоящая игрушка.
Мама с бабушкой хотели как можно лучше отметить освобождение и совпавший с ним день рождения. Поэтому постарались на славу. И долго ещё после именин хозяева и гости вспоминали, какими  вкусными были лиловый винегрет и «горбатики» - пирожки с картошкой!
После того как справились с угощением, все могли теперь выйти во двор. Военные самолёты ещё пролетали над головой, но это уже  были «наши» самолёты! Они и гудели иначе, без немецкого звона, и не бомбили.
Большим счастьем была возможность находиться  во дворе, на свежем воздухе, на солнце. Освобождение пришло весной – настоящий подарок судьбы!  После смрадных подвалов и чердаков - вдохнуть  весенний воздух,  после темноты подземелий - взглянуть на  ласковое весеннее солнце! Выжили, выбрались на свободу! Видим небо, видим солнце – какое счастье! 
Аня теперь играла  со своим мячиком не только во дворе. Ей разрешали выходить  и за калитку. Наружная стена дома была более гладкой, чем та,  которая выходила во двор. Хотя и на той, и на другой стене были глубокие  чёрные следы  от пуль.  Но от более гладкой  стены мячик отскакивал, не меняя направления.  Аня успевала, повернувшись вокруг своей оси, поймать его. Девочка не расставалась со своим мячиком и хотела даже, ложась спать, класть его под подушку, но мама это запретила  сразу. 
  
Во дворе не хотелось  играть не только потому, что стена была бугристой и шероховатой.  У забора, отделявшего бабушкин двор от соседнего, опершись локтями на остроконечные доски, теперь часто стояла соседка – тётя Соня Колёсова. Она могла стоять часами, тихо разговаривая сама с собой, не чувствуя боли от впивающихся в локти острых концов плохо обструганных досок. Иногда она втягивала голову в плечи и закрывала локтем лицо, как будто бы ожидая удара. Иногда смеялась, - но очень редко. Смотреть на неё было интересно и совсем не страшно. Страшно становилось  только, когда пролетал самолёт. Она начинала тогда что-то громко кричать, перекрывая его гул,  и грозить небу кулаками...  
  Аня знала, что  в первый же день, как только  в городе была восстановлена советская власть и появился военкомат, уцелевший в гетто 17-летний сын тёти Сони – Лёва  записался добровольцем, ушёл на фронт и... через несколько дней погиб...
После пережитого в гетто, потерять  с таким трудом сохранённого единственного ребёнка, - её психика не могла выдержать! А позже пришла  ещё и похоронка на мужа, который «смертью храбрых пал в бою», но это известие она уже  почти не могла осознать.

Мячик был небольшой и хорошо помещался в детских ладошках. Аня придумывала себе разные упражнения с мячиком: ударяла его о стену, стоя  к ней спиной, и, не поворачиваясь, ловила; бросала из-под ноги, играла со стеной в «волейбол». 
После бесконечного сидения на корточках под столом, после  частого пребывания в погребе в полной невозможности двигаться, теперь  для пятилетнего ребёнка было настоящей радостью бегать, прыгать и играть с мячом.
    
 (Известный детский поэт и писатель Корней Чуковский  в книге «От  двух до пяти»  собрал  детские словечки, остроумные и смешные диалоги с детьми и сделал вывод о том, что главное развитие  личности происходит именно в этом возрасте – от двух до пяти лет!)
   
Но не всегда мячик попадал в руки или покорно приземлялся, куда надо. Если этого не случалось, он катился по тротуару к дороге, и  поймать его можно было  с большим трудом. Мячик мог попасть в канаву, вываляться в грязи. А то мог вдруг выскочить на дорогу! И нельзя было за ним кинуться сразу - приходилось надолго останавливаться, пропуская машины.  Иногда случалось даже перебегать через дорогу, так как он мог оказаться на «базарной» площади,  где  в небазарные дни играли мальчишки.
Однажды так и случилось.  Аня не удержала мячик в руках. Он выскользнул, покатился, ударился о камень и, изменив направление, приземлился по ту сторону дороги,  уже на «базарной» площади. По дороге в это время шёл тяжёлый грузовик. Аня кинулась за мячом, но тут же остановилась и даже отступила к стене, увидев, как грузовик задел бабушкин ветхий забор и чуть не свалил его. Пока девочка ждала, чтобы грузовик проехал, её мячик успели подхватить мальчишки. Перебрасывая его друг другу, мальчики быстро убегали с площади. Их было не догнать... Закусив губу, чтобы не заплакать, Аня смотрела, как улетает от неё её  синий мячик... 

Через дорогу  с другой стороны от бабушкиного дома,  по улице Уварова, был неширокий сквер. Он служил разделительной полосой дороги, ведущей на станцию Балта. До войны в сквере были большие деревья, стояли скамейки, играли дети и отдыхали взрослые. Теперь от сквера осталось только название. Сквер был разрушен сначала бомбёжками, а потом тяжёлыми немецкими машинами.  Такими тяжёлыми, большими и высокими, что смотреть на них было страшно – они были выше домов на балтских улицах!                                                            
Эти часто ветхие  домишки сотрясало от грохота громадных машин, штукатурка осыпалась, животные – кошки и собаки – разбегались, а люди, сжавшись в комок и заткнув уши, спешили в укрытия.
Особенно страшно было ещё в самом начале оккупации, когда немцы только входили в город. Такой техники, таких машин люди никогда раньше не видели. Казалось, от этой ревущей громады никуда не скрыться. Но постепенно люди привыкли к грохоту и даже почти перестали его замечать. А вот деревья погибли...
(Совсем недавно, уже в 10-х годах ХХI века, в сквере установили памятник погибшим заключённым Балтского гетто)                                               
  
   Но теперь, наконец, Балта была свободна. И от тяжёлой немецкой техники тоже. Только в реке из воды ещё несколько лет торчал подбитый немецкий танк с чёрно-белым крестом на боку.
   Немцы ушли, а вскоре наступило возмездие и для пособников оккупантов.  Их ловили и сразу же наказывали. Как видно, без суда.
   
    Прошло несколько недель с тех пор, как мальчишки «увели» синий мячик. Аня играла теперь уже в «классики» у наружной стены  дома, когда заметила, что необычно много народу спешит в сквер.  Девочка проследила взглядом, куда направлялись люди, и увидела в конце сквера странное деревянное сооружение, вокруг  которого все собирались. Люди негромко переговаривались, часто произнося ненавистное имя  - Парапан.
   
Это имя было очень хорошо известно всем обитателям гетто. Обладатель этого имени  оставил на долгие годы страшный след в жизни и в памяти людей. И не какой-то «бабайкой», а парапаном  ещё долго пугали непослушных  детей уже после войны. 
Полицай Парапан чувствовал себя полным хозяином в гетто, особенно, во время отсутствия немцев. 
Железнодорожная станция находилась в семи километрах от города. 
Немецкие эшелоны останавливались на станции Балта на погрузку-разгрузку, затем шли дальше. А в гетто немцы заезжали на машинах и мотоциклах не каждый день.  Но они могли налететь со станции с облавой в любое время дня и ночи, навести «порядок» и умчаться, оставив полицаев разбираться с живыми и мёртвыми. Только в той части города, которую освободили от евреев, немцы оставались долгие недели и месяцы. Но здесь они были заняты какой-то работой,  хотя тоже не забывали наведываться в гетто. 
Полновластный Парапан был ничуть не лучше немцев.  Он был главным среди других полицаев, самым жестоким  и грубым. Сухопарый, длинный – на голову выше любого обитателя гетто, он не спеша прохаживался по улицам, заложив за спину руки с нагайкой (плёткой), которую немедленно пускал в ход, когда бы ему ни захотелось. Стоило ему только появиться в конце улицы, как весть об этом быстро разносилась, и людей как ветром сдувало. Когда он являлся на так называемый базар, крестьянки прятали свой товар, а еврейки, надвинув платки до самых  глаз, спешили скрыться. 
Он  и его помощники, орудуя нагайками и палками, быстро разгоняли людей. И горе зазевавшимся!
Бабу Любу – мамину маму - так избили на базаре, что она слегла и через несколько дней скончалась. 
Прятались от Парапана ещё и потому, что, в основном, он решал, кого, когда  и на какие работы следует послать. От него зависело, отправится человек в лагерь или пока ещё нет. А из концлагеря, известно, была одна дорога – в могилу, на тот свет...  

 Почти сразу после освобождения советские органы власти (очевидно КГБ) стали арестовывать людей, которые помогали немецкому режиму: полицаев - украинцев и  молдаван – и даже евреев, работавших в гетто в «Юден  Рат». 
«Юден Рат» («Совет евреев гетто»)  был  руководящей организацией, которая отвечала за порядок, которая организовала больницу и даже парикмахерскую, собрала сирот в детдом и была занята другими, в общем-то, важными в то время делами.  Но «Юден Рат» также  участвовал в составлении списков для отправки на разные работы и,  в том числе, в концлагеря. Теперь в Балте арестовывали  этих евреев, не успевших скрыться, не понявших, что и их могут причислить к предателям.   Всех пойманных привозили в Балту для опознания и тут же вершили скорый суд.
  
Аня, оказавшись около сквера, услышала, что откуда-то привезли Парапана, и ему уже приготовлена виселица – то самое странное сооружение. В сквере оказалось также много детей. Никому в голову не пришло, что предстоящее зрелище - не для них.
А Парапана, между тем, привели к виселице, но не спешили приводить в исполнение приговор. Наверно, ждали высокое начальство. 
Вдруг Аня увидела свой мячик в руках у мальчишек!
Прошла уже не одна неделя с тех пор, как мячик пропал. Мальчишки спокойно играли, не обращая внимания на взрослых. И тем более не обращая внимания на какую-то девочку, которая через дорогу смотрела на них. Аня, задумавшись, постояла некоторое время , понимая, что мальчишки  ей  мячик никак не отдадут. Наоборот, если она им что-то скажет, они сразу убегут, и она уже никогда больше не увидет свой синий мячик.
Аня побежала домой. Отец был ещё дома, собирался в сквер - посмотреть в последний раз на изверга Парапана. Он хотел оставить Аню дома, но услышав про мячик, взял её с собой.
Тем временем вокруг деревянного сооружения собралось уже много народу. В толпе было очень тесно. Аня едва нашла мальчишек с мячиком. Она боялась упустить их из виду. 
Наверху что-то происходило. Но ребёнку видна была только перекладина в отдалении. Вдруг толпа качнулась назад, и Аня увидела спины людей, которые возились у деревянных столбов. Стало как-то сразу очень тихо. Даже мальчишки перестали играть. Через перекладину бросили верёвку, потянули её за концы и... под перекладиной над толпой повис человек. 
- Как Ванька-встанька,- подумала девочка. 
- Это не Парапан! - выдохнула толпа. Все разом заговорили, зашумели, закричали. Ничего нельзя было понять. Человек под перекладиной был другой, тоже известный своей жестокостью полицай. А народ так ждал возмездия Парапану! 
Парапана арестовали позже и судили, хотя  и не прилюдно.
Аня потянула папу за рукав:
- Они уйдут! Скорее!
- Да, да! – отец вспомнил о ребёнке и направился к мальчикам:
- Давайте-ка мячик сюда! Он же не ваш!
И указав на виселицу, добавил:  
 - Вот видите...  Нельзя обижать тех,  кто не может дать сдачи.
Мальчишки без слов вернули мячик. Толпа медленно расходилась.

                     
 

От Франкфурта до Милуоки

 1. Франкфуртский  диалект
   
В начале 90-х у Анны была ещё надежда попасть в Америку – в Москве были поданы документы, и имелся порядковый номер в компьютере США. Но Америка стала принимать только тех, за кого прямые родственники соглашались внесли залог. А остальным надо было ждать очень долго. 
И вдруг стало известно, что «открылась» Германия, и можно в Киеве подать заявление.  
Подруга Римма сообщила, что хотела бы попасть во Франкфурт-на-Майне, где имеется большая еврейская община, и что она уже учит немецкий язык, причём нашла в Одессе преподавателя, который знает именно франкфуртский диалект. 
 Подруги поехали в Киев и подали документы. Семья Анны тоже решила указать в анкете город Франкфурт, но немецкий  Анна учить не стала – ещё продолжала надеяться на Америку.
А Германия через полгода прислала вызов. Анна посетовала, что уже не попадёт в Штаты, а её 83-летний отец сказал: «Ты  же теперь сможешь увидеть не только Америку - перед тобой откроется весь белый свет!»

Обе подруги с семьями  оказались во Франкфурте-на-Майне.  
К собственному удивлению, уже через пару недель пребывания в Германии Анна заметила, что отдельные слова пассажиров в автобусе
ей вполне понятны. И она при необходимости  довольно смело стала обращаться с вопросами к прохожим, а те ей спокойно отвечали.
Римма при этом не переставала удивляться:
- Как они тебя понимают? Ты же говоришь на местечковом идиш!
- Видно, этот мой бабушкин идиш больше похож на франкфуртский диалект, чем тот, немецкий, что ты учила в Одессе.
Евреи более старшего, чем подруги, пенсионного возраста тоже почти везде объяснялись на родном языке идиш, который здесь принимали за какой-то провинциальный немецкий диалект. Вскоре появилась официальная возможность учить немецкий язык, и подруги не преминули ею воспользоваться.   
Через какое-то время Анна узнала, что её родственники дождались-таки в Одессе желанного разрешения и выехали в Америку. 
Анна решила увидеть эту вожделенную заокеанскую страну и далёкий город Милуоки, где теперь оказались её родственники. 
Визу в Американском консульстве Анна получила без проблем.
Препятствием казалось только незнание английского, но родственники  готовы были встретить её в аэропорту и везде сопровождать.
                               
 2. Родная речь

Добраться до города Милуоки можно было только с пересадкой в Нью-Йорке или в Чикаго. Анна решила лететь через Нью-Йорк. 
До приземления оставался примерно час. Стюардессы стали раздавать пассажирам узкие формуляры розового цвета. Этот документ для предъявления на таможне при въезде в США был, конечно же, на английском языке.
Заполнив четыре первых пункта, которые во всех анкетах, на всех языках одинаковы, Анна стала оглядываться по сторонам, соображая, кого бы ей попросить о помощи.  И тут она увидела в руках у мужчины, сидящего через проход от неё, газету «Аргументы и факты» - газету на родном русском языке!
Молодой человек «кавказской» внешности, как позже выяснилось - армянин, летел через Нью-Йорк в Мексику. Он с готовностью перевёл Анне Борисовне каждый пункт анкеты. 
В анкете было много  неожиданных вопросов. Например: «Здоровы ли Вы психически?  Не наркоман ли Вы?  Торгуете ли Вы наркотиками? Поддерживали ли Вы нацистский режим в Германии и принимали ли участие в массовых убийствах? Собираетесь ли Вы участвовать в террористической организации  или сами стать террористом?»
«Интересно, отвечает ли кто-то, въезжая в Америку, на эти вопросы положительно, в частности, на последний?» - подумала женщина. 
   
 И вот самолёт приземлился в аэропорту Нью-Йорка.  Анна посмотрела на часы. До следующего рейса на Милуоки оставалось ещё более двух часов.
Она стала в длинную очередь на регистрацию. Увидела попутчика- армянина далеко в другой очереди и не удивилась, так как он ещё в самолёте сказал ей, что летит в Мексику. Прошла регистрацию, с трудом понимая, о чём её спрашивают на английском языке, и отвечая по-немецки. Взглянула на часы, подняла свои сумки – ручную кладь - и  подошла к доске объявления рейсов, чтобы не пропустить свой самолёт на Милуоки. 
Когда на доске стали появляться сообщения о вылетах на  15-20 минут позже, чем её рейс, Анна Борисовна забеспокоилась. У кого спросить, почему в списке нет её самолёта? И как спросить, если она английского не знает? Растерянно оглядываясь по сторонам, она увидела  человека  в форме работника Аэропорта. Тыча пальцем  в номер рейса на Милуоки и показывая на доску, пыталась узнать, куда ей идти на посадку.
Работник отрицательно помотал головой  и указал ей на щит под потолком с надписью «Регистрация. Багаж».
-  Но я уже зарегистрировалась! – Анна показала паспорт.
А служащий ещё энергичнее замотал головой. 
И тут Анну Борисовну окликнули по-русски. Она оглянулась и – о, счастье! – увидела армянина.
- Вам помочь?
-  Да, да, пожалуйста. На доске уже должен быть рейс на Милуоки, а в списке отлетающих самолётов его ещё нет! Вот мой билет!
- Вам лететь не с этого терминала. И где Ваш багаж? Надо получить багаж и автобусом доехать до другого терминала. Пойдёмте, у меня ещё есть немного времени, получим Ваши вещи.
На приёмном транспортёре одиноко крутился уже только один её чемодан. 
- Но в экскурсбюро Франкфурта мне твёрдо обещали, что лететь дальше я буду с этого же аэропорта. 
- Да, но с другого терминала,- только и сказал бывший соотечественник, подхватывая её чемодан.
У выхода из здания стоял автобус.
- Пойдёмте быстрее – это наш автобус. Я через остановку выйду, а где выходить Вам, спросим у кондуктора.
Кондуктором оказался крупный тёмнокожий американец, который сразу же потребовал оплатить проезд. Анна спросила у своего попутчика, не разменять ли ей свою единственную 100-долларовую купюру. Но армянин на своём английском  уже объяснял недовольному кондуктору, что миссис опаздывает, денег у неё нет, а выйти ей надо у терминала на внутриамериканские рейсы. Кажется, сумел хорошо объяснить, перед тем как выскочить из автобуса к своему терминалу. Анна едва успела махнуть ему вслед рукой, а поблагодарить смогла уже только мысленно – автобус отъехал. Она с сожалением подумала, что они даже не познакомились.
Ещё через пару остановок американский кондуктор жестом указал Анне на выход. С трудом подняв чемодан и обе сумки, она выбралась из автобуса.       

 3. Без языка

Автобус скрылся за поворотом, оставив  Анну стоять против входа в здание очередного терминала. На удивление, в зале было совсем мало людей. Она подошла к стойке и протянула свой билет. Едва взглянув на билет, работник отрицательно покачал головой.
«Неужели опоздала, и меня не хотят пустить?»
Показывая на время отлёта в билете, Анна умоляюще смотрела на служащего и пыталась объясниться с ним  по-немецки.  А он только повторял, как заведенный: 
«Но...но...но!» 
«Он меня не понимает и не хочет пускать», - думала совершенно расте-
рявшаяся путешественница.
Она вынула свой паспорт, чтобы показать визу, но служащий вконец разозлился и, выкрикнув какое-то слово, которое могло означать только «Вон!», указал на дверь.
Анна поняла, что больше ей здесь делать нечего, и потащилась со своими вещами к выходу.
Тут дверь открылась, и вошла новая пассажирка.
- Шпрехен Зи дойч?- бросилась к ней Анна.
Вошедшая от неожиданности отступила к двери.  
- Да, я говорю по-немецки. А что случилось?
Анна, как могла, объяснила, что уже очень опаздывает, а её отсюда гонят.

Немка не сразу поняла  «франкфуртский» диалект, но, поняв, подошла к служащему аэропорта с Аниными билетами и выяснила, что это - не тот терминал, который  нужен – Анна вышла раньше на одну остановку. По-немецки женщина объяснила, что теперь надо дождаться следующего автобуса или пройти к своему терминалу через туннель. Быстрее будет  - через туннель.
И, делать нечего, Анна отправилась через туннель.
После светлого июньского дня в туннеле было темно и сыро. Но самое неприятное было то, что в нём было совершенно пусто, ни одного человека. И света в конце туннеля тоже не было видно. Громоздкий чемодан на маленьких колёсиках каждый раз заваливался на бок, сумка с документами и всякими женскими мелочами сползала с плеча, а ручки  другой сумки больно впивались в ладонь.  Но Анна мужественно шла к цели, думая  только о том, что времени до следующего самолёта остаётся всё меньше. 
И тут навстречу ей показались две фигуры.
 «Мужчины!» - не без страха подумала она. По потолку к ней двигались длинные тени этих людей.  По мере их приближения становилось ещё страшнее, чем в пустом туннеле.
«Нехватало ещё, чтобы меня здесь ограбили! - о таких случаях в Америке Анна не раз читала, - Очень уж темно здесь. Лица у них кажутся совсем чёрными, - подумала она и вдруг поняла, - Афроамериканцы!..»
А  мужчины, встретив её, наверно, испуганный взгляд, ещё издали белозубо заулыбались  и... прошли мимо.
Наконец, женщина вышла из туннеля, увидела дверь следующего терминала и вошла.
До отлёта времени оставалось не больше получаса. Она бросилась мимо очереди к стойке. Позади себя она услышала недовольные возгласы, но решила не обращать внимания – она очень спешила!
 - Мэм! Мэм!
Пришлось оглянуться. Несколько человек жестами требовали стать в конец очереди. Она остановилась, не дойдя до стойки, подбородком показывая на часы, так как руки были заняты.
За перегородкой её заметили. К регистрационной стойке подошла совершенно чернокожая женщина и подозвала именно её. Быстро оформила вылет. По звонку служащей подъехали носильщики, погрузили Анну с вещами на тележку и довезли до выхода к самолёту.
«Свет не без добрых людей», - думала Анна Борисовна, располагаясь в самолёте. 
Но на этом приключения ещё не закончились.

4. Маме лушен

В аэропорту Милуоки её с толпой вынесло в огромный зал. И опять она беспомощно оглядывалась по сторонам, не зная, куда же идти дальше. 
Её взгляд остановился на пожилой американке, уверенно толкавшей к выходу нагруженную до верха тележку.
Анна обратилась почему-то именно к ней:
- Шпрехен Зи дойч? – спросила она на единственно знакомом ей иностранном языке.
Женщина остановилась. Внимательно посмотрела на Анну:
- Дойч? Но... Идиш!..
- Да, конечно! – и Анна Борисовна готова была как родную расцеловать женщину, говорившую на маме лушен - международном  языке  идиш! 
Она хотела бы подробнее расспросить, где получить багаж, где ожидают встречающие, но женщина очень спешила и всё объяснила почти на ходу. 
Одеако это было уже неважно, Анна поняла, что наконец-то долетела.  

Услышав рассказ Анны о перелёте из Европы в Америку, родственники сказали:
- Маме лушен – международный язык! Теперь тебя поймут во всём мире: от Франкфурта до Милуоки и далее везде. 

 

Цикл «НАША С ВАМИ ИСТОРИЯ» 
 Из трилогии "ПОСЛЕ ДЕТСТВА"

                    ВСТУПИТЕЛЬНЫЙ ЭКЗАМЕН                                     

1. Процентная норма

   Если  перед самой большой эмиграцией в Израиль, США, Германию и другие страны в 1989 году 43,3% взрослых евреев СССР имели высшее образование *, то это никак не благодаря, а вопреки многолетней политике государства, сознательно расставлявшего капканы на пути еврейской молодёжи к получению образования.  
   Советская политика в отношении евреев и, в частности, допуска к образованию их детей восходит к политике царской России, когда на приём евреев в высшие и средние учебные заведения была  введена система  «процентной нормы». 
    В первой половине Х1Х века (1804, 1833 и 1844 г.г.) в своих «Положениях о евреях» царское правительство ещё  поощряло учёбу еврейской молодёжи в государственных гимназиях и  университетах.      Но эта политика вначале повсеместно в черте оседлости **  вызывала сильное противодействие еврейских народных масс, которые расценивали обучение в русских школах как шаг к отчуждению молодежи от своего народа и своей религии. 
    В 1886 году, накануне введения процентной нормы, 14,5%  от всего числа студентов и учащихся гимназий в больших городах составляли  евреи.*  В 1887 году Министерство просвещения царской России, стремясь погасить враждебную реакцию правящих кругов на  (как им казалось!) стремление евреев к ассимиляции, распорядилось для устранения «диспропорции» установить численность евреев во всех подведомственных ему средних и высших учебных заведениях не выше: 
в черте оседлости 10% от общего контингента учащихся,  5% — вне ее  и  3% — в Петербурге и Москве.
   На государственную службу, за редчайшими исключениями, евреев не брали, а те, кто преодолел барьеры процентной нормы и прочих ограничений и поступил в российские университеты и гимназии, получив образование, становились “лицами свободных профессий” — адвокатами, врачами, писателями, журналистами, художниками, аптекарями, музыкантами — одним словом, интеллигенцией. 
    Процентная норма постоянно ужесточалась,  некоторые учебные заведения (в частности, лицеи и военные школы) были вообще закрыты для евреев. Но несмотря на это, всё же тот, кто получал самые высокие оценки, мог иметь надежду на поступление.

2. «Учиться, учиться и учиться!»
    
    После революции октября 1917 года  было покончено с процентной нормой  и с ограничением  прав национальных меньшинств. Еврейская молодёжь всерьёз решила, что завет  Ленина «Учиться, учиться                                                  и учиться!» напрямую относится к ней, и, получив доступ к образованию, сумела добиться больших успехов в учебе, а зачастую, также в служебной и научной  карьере.                                                     
    Перед войной  оказалось, что в стране имеется новое поколение образованных евреев. 
   На всех фронтах вероломной войны с гитлеровцами евреев вела в бой ненависть к нацистам и надежда на достойную жизнь после Победы в дружной семье советских народов. Возвратившись в родные места с фронта и из эвакуации, евреи, как и все советские люди, самоотверженно трудились, восстанавливая страну. Однако сразу же после войны  началось целенаправленное выдавливание их, уцелевших в огне Холокоста,  из сфер управления, науки, образования и культуры.
  А когда прекратил существование Еврейский антифашистский комитет, созданный в 1942 году (потом  членов комитета тайно расстреляли!), когда были закрыты газеты и театры на идиш  и развернулась кампания против «космополитов» и, особенно, когда «дело врачей» вызвало повсеместно настоящую истерию, многие здравомыслящие евреи увидели, что их Родина-мать относится к ним хуже мачехи... 
   Непонятно, вводилась ли в Советском Союзе процентная норма на приём евреев в высшие учебные заведения полулегально — «закрытыми» инструкциями, или осуществлялась на практике без каких-либо законных оснований,  но можно сказать, что советская власть своей политикой, препятствующей  еврейским детям получить образование, явно  «переплюнула» царское правительство.  
   В союзных республиках эта политика негласного торможения на пути поступления в вузы  велась под лозунгом борьбы за «национальные кадры», т.е. за предоставление льгот представителям «коренных национальностей».
 
Надеюсь, что рассказ, написанный на основе личной судьбы,  будет более интересен читателю, чем сухие цифры статистики.       

 

3. Первая попытка
        
                                                                    «Мы – рождённые песней победы – 
                                                                            начинаем жить и мечтать!» 
                                                                            Роберт Рождественский, поэма «Реквием»,
                                                                            гл.8  «Наши дети»

   Война закончилась более  десяти лет назад. Дети, пережившие войну, выросли. И вот, наконец, прозвучал для них последний школьный звонок. С аттестатом  зрелости, как с пропуском  во  взрослую жизнь,  спешили они в приёмные комиссии  вузов. 
                                  
    Получив сразу после окончания школы на вступительных экзаменах в Кишинёвский медицинский институт по всем предметам четвёрки, Светлана Гринберг доказывала матери, что  всё справедливо – она,  в самом деле, немного не дотянула и поэтому не поступила: 
    - Конкурс среди вчерашних школьников очень большой! Чтобы поступить с четвёрками, надо было два года работать по близкой специальности. Смотри, вот статья в газете «Советская Молдавия» - «В родной колхоз на любимые виноградники».  Парень до поступления в институт работал в колхозе, и теперь он агрономом возвращается к себе на родину. В Молдавии не хватает национальных кадров.  Для того и организованы  группы, в которых вступительные  экзамены сдают на молдавском языке. Из этих групп принимают в первую очередь, чтобы выучившись, люди возвращались работать к себе в родной колхоз. 
   Мать не возражала, хотя понимала, что незачем было ставить её дочери плохие отметки -  четвёрок вполне хватило, чтобы  она не прошла по конкурсу!  
  - Если я, поработав два года, буду ещё раз поступать в тот же вуз, появится ещё одна льгота. Тогда мне и четвёрок хватит, и мою настойчивость оценят, - говорила Света. 
   Но почти отличный  аттестат зрелости, два года работы в аптеке («по близкой  специальности») , хорошая характеристика и добросовестная  подготовка к экзаменам так и не помогли Свете осуществить свою мечту – стать врачом. Не помогло и то, что отец, уступив бесчисленным  просьбам жены и дочери, сменил по суду своё имя и отчество с Шаи Боруховича на Александра Борисовича.  
   
4. Добросовестная проверка                          
    
   И вот через два года Света снова приехала из родного города в Одесской области поступать в  Кишинёвский медицинский институт.  
   Председатель приёмной комиссии -  тот же самый,  что и в позапрошлом году,  сразу понял, что у этой абитуриентки есть серьёзные льготы. Он чуть ли не на свет разглядывал все записи и печати в трудовой книжке. Усомнившись в одной из них, отправил Свету заново заверить копию у другого нотариуса. Уточняя биографию, потребовал представить  документы о том, что её отец в самом деле воевал на фронте в то время, как она с матерью была в эвакуации. Пришлось звонить отцу, просить получить в военкомате нужную справку и срочно привезти её в Кишинёв.  (В 50-х годах прошлого века это было совсем не так просто, как теперь, когда у каждого школьника в кармане мобильник.)   
   Света видела в председателе приёмной комиссии только очень добросовестного работника и спокойно относилась ко всем проверкам. В то время как её мама сильно нервничала, понимая, что  он  явно ищет повод, чтобы не принять документы. 
   Но вот всё было собрано. В том числе, из военкомата был представлен документ не только о  том, что отец  был в действующей Армии, но также и о его наградах. И Светлану допустили к сдаче вступительных экзаменов в Медицинский институт. 

5. За минуту до счастья       

   В позапрошлом году, когда Света не поступила, жена маминого брата  осторожно сказала:
 - Понятно – местечковые знания.  Их недостаточно для столичного вуза.
   В этом году мама решила послушаться совета своей золовки и проверить «местечковые знания» у столичных учителей. Через знакомых договорились с учительницей химии – Заслуженным учителем Молдавии – и перед последним экзаменом Света позанималась с ней. Учительница гарантировала отметку не ниже четвёрки и пришла с мамой в институт  «поболеть за девочку». 
                                           
    И вот последний экзамен – химия, ставшая за время работы в аптеке самым любимым предметом, -  подходил к концу. По всем предыдущим предметам уже были получены хорошие оценки, и ей теперь даже тройки хватило бы, чтобы поступить. Света понимала, что пятёрку ей всё равно не поставят, но на четвёрку всё же надеялась. Все ответы на вопросы билета и решение задачи,  как советовала учительница, были аккуратно записаны на листе бумаги, который лежал перед экзаменаторами. 
- Учтите – этой девочке нужна только тройка! - раздался за спиной Светланы голос председателя приёмной комиссии. Света была так занята экзаменом, что даже не заметила, как он появился в аудитории. А он, положив ей сзади руки на плечи  и обращаясь из-за её спины к экзаменаторам, повторил, что «девочке нужна только тройка».
 «Что это он так подобрел ко мне?  Совсем недавно даже документы принимать не хотел, придирался к каждой букве... Ничего не понимаю.»     Света не успела опомниться, как в руках у неё оказался  экзаменационный лист... с жирной двойкой по химии!
  И, кто знает, зайди председатель приёмной комиссии медицинского института в аудиторию всего лишь  на одну минуту позже, ей успели бы выставить оценку – и быть бы Свете Гринберг врачом?!  
  Но он успел зайти и успел сказать экзаменаторам то, что сказал.
  Экзаменаторы – их было для пущей объективности двое: мужчина и женщина – в отличие от Светы, сразу поняли всё, чего хотел от них председатель приёмной комиссии.   И тройку, которой хватило бы, чтобы в этом году пройти по конкурсу, не поставили.
-Что? Двойка?! Я же ответила на все вопросы.   Вот – письменно ответила...
- Вы не ответили  на дополнительные вопросы.. А то, что Вы показываете - замечательно списано со шпаргалки.
- У меня нет никакой шпаргалки!
- Всё. Экзамен окончен, -  оба экзаменатора, перечеркнувшие за одно мгновенье все мечты и надежды девушки, отвернулись от неё и поднялись из-за стола.

 6. Закончилось детство

   Света с экзаменационным листом в руках стояла наверху широкой лестницы, ведущей со второго этажа в вестибюль. Там в вестибюле её ждали мама и учительница.  Мимо неё  вниз одна за другой пробежали две девушки, и каждая, выкрикнув радостно: «Чинч!» («пять»),  падала в объятья ожидавших её друзей.  Света нашла взглядом маму и стала медленно спускаться, останавливаясь на каждой ступени.  Мать близоруко сквозь толстые стёкла своих очков вглядывалась в каждую из счастливиц, сбегающих по лестнице, надеясь увидеть среди них свою дочку. 
   Учительница первой заметила Свету и сразу всё поняла...  Она наклонилась к матери и сказала ей что-то на ухо. Мать покачнулась, и Света поспешила  к ней, испугавшись, что она  может упасть. Больше уже ничего матери не надо было объяснять, она сняла очки и стала медленно их протирать.
  - Мама, ты плачешь? Не плачь. Просто детство моё на этом закончилось.
Это был настояший вступительный экзамен во взрослую жизнь.  И теперь я поняла -  перед нами глухая стена, которую не пробить.
   Заслуженная учительница потребовала немедленно идти к директору института. И они  поднялись к нему на второй этаж, хоть всем троим было понятно, что это совершенно бесполезно...

  Отец встречал их на автобусной остановке. Света видела из окна, с  какой надеждой он, совсем так же, как недавно мама в институте, вглядывается в лица выходивших из автобуса людей. 
- Ну? Что? Чего вы молчите? – нетерпеливо спросил он, наконец, увидев их в дверях автобуса. Хотя уже и сам всё понял.
- Не помогла твоя справка из военкомата. Льготы имеют только дети погибших.
- Ах, вот как?! Ну, простите, что не погиб!
 Темная тень легла на его лицо, хотя день был солнечный, и деревьев поблизости не было. Он сглотнул слюну, отвернулся и зашагал прочь, забыв взять чемодан  из рук жены. 
   
   Через неделю, ещё в августе, появилась статья в центральной газете 
«Правда» о злоупотреблениях в Кишинёвском  мединституте, в том числе, и о злоупотреблениях  во время вступительных экзаменов.  Директора уволили с выговором по партийной линии. Но это было уже очень слабым утешением. 
  А доктор Цыберну – председатель приёмной комиссии – по рассказам кишинёвских родственников, благополучно доработал в институте до пенсии и дожил до глубокой старости. 

                    ________________________

                                           
*Из статьи Григория Никифировича «Русские евреи. Был такой народ» журнал «Знамя» 2013г. №4 (прим. автора)
**ВИКИПЕДИЯ Черта́ осе́длости (полное название: Черта́ постоя́нной евре́йской осе́длости) — в Российской империи с 1791 по 1917 год (фактически по 1915 год) — граница территории, за пределами которой запрещалось постоянное жительство евреям (прим. автора) 

 

                                       РАЗНЫЕ СУДЬБЫ

Третий десяток лет живу в Германии. Живу, как и предыдущие два десятилетия, вполне благополучно. Думаю, что и другие бывшие советские граждане теперь уже пенсионного возраста тоже не жалуются. Провожая меня на постоянное жительство за границу, начальник отдела сказал: «Тебе там будет нравиться, но только до тех пор, пока ты будешь помнить, как тебе жилось здесь.» И я помню. И я сравниваю. Понимаю, что «не хлебом единым жив человек», но сравниваю уровень жизни дипломированного инженера, каким я была там, и свою жизнь малоимущего гражданина, получателя пособия, каким я здесь являюсь. А каким тяжёлым и отличным от судеб некоторых моих подруг был мой путь к тому же  инженерному диплому! И не вспоминала бы! Но, думаю, надо  рассказывать внукам, что главная цель эмиграции была «ради детей», ради того, чтобы дети получили доступ к образованию и могли выбрать специальность по своим способностям и по душе; ради того, чтобы их судьбы отличались от судеб людей моего поколения... Надо рассказать внукам... Но пусть рассказ мой будет не от первого лица. 

1. Хлеб – всему голова!

Позже конец пятидесятых - начало шестидесятых – период некоторого потепления советской внутригосударственной политики -  назовут оттепелью. Может, и была в стране оттепель, но многие еврейские семьи, озабоченные желанием дать своим детям достойное образование, не почувствовали по отношению к себе окончания ледникового периода.

Тяжёлым было лето 1958 года в жизни Светланы Гринберг. Уже вторая после окончания школы попытка поступить в Кишинёвский медицинский институт окончилась неудачей. Светлана  вернулась в родной город. У неё оставалось ещё около двух недель отпуска, но не было никакого желания выходить из дому, встречать знакомых, и на их вопрос: «опять фиаско?» утвердительно кивать, отворачиваясь от сочувственных  взглядов.

И тут пришла телеграмма из Кишинёва : «Приезжайте,  в техникуме недобор». Ну что ж, пусть будет техникум! Только бы уехать учиться. И вот Светлана снова в Кишинёве. Тётя Бузя, жена маминого брата, возмущённая действиями приёмной комиссии Медицинского института, рассказывала своим знакомым о том, как обошлись с её племянницей. И когда кто-то из них сказал, что в этом году  в Кишинёве появился новый техникум, в котором  недобор, она сразу же послала телеграмму.

- Как хоть этот техникум называется? - спросила Света.

- Это бывшее кулинарное училище. Начиная с этого года, оно будет техникумом. И, знаешь, директором, как мне сказали, назначен еврей! Об этом техникуме пока ещё мало кто знает, поэтому недобор. Советую поступать на технологию хлебопечения.

- А какие факультеты там ещё есть?

- Не помню точно, но дочка моей приятельницы поступает именно на этот  факультет.

- Хлебопечение? Не знаю никогда не думала.

Но тётя Бузя постаралась убедить. Она рассказала, как тяжело пришлось её семье в эвакуации во время войны. Они, в прямом смысле слова, голодали, пока она не устроилась работать на хлебозавод.

 - Хлеб - всему голова! Ещё и после войны самые большие очереди были за хлебом. И уносили хлеб из магазина, спрятав под полой. Иначе до дому не донесёшь — вырвут из рук по дороге! Однажды и мой Изя вырвал хлеб из рук старушки. Принёс домой, очень собой довольный. Это в эвакуации было. А ему - всего 12 лет. Понятно, он был голоден  в тот момент, как и каждый день! Мы все с возмущением набросились на него. И сразу же пошли искать эту старушку, чтобы вернуть ей хлеб. Увидели её недалеко от нашего дома. Стоит, прислонившись к стене, и плачет...  Когда я устроилась на хлебозавод, легче стало, - продолжала тётушка, - я работала в цехе, где  пекли хлеб, полужидкое тесто для которого наливалось в формы. Такой хлеб назывался формовой или ещё «кирпичик», знаешь?

- Знаю.

- Так вот. Наливаешь тесто в форму, а сажая в печь, чуть-чуть эту форму наклоняешь, и немного теста выливается за бортик. Потом, вынимая формы из печи, незаметно отламываешь эти оказавшиеся за бортом кусочки хлеба, чтобы унести их домой детям. Особенно это удавалось в ночную смену. Ну  и сами рабочие уже были не такими голодными... Ты станешь технологом и не должна будешь стоять у печи и работать ночью, а с хлебом будешь всегда. И убедила-таки тётушка!

2. Мечты сбываются и не сбываются

Здание техникума впечатляло своей солидностью. И расположено оно было удобно – на привокзальной площади. А от дома родственников прямо к вокзалу шёл троллейбус. 
Приёмная комиссия  находилась тут же в вестибюле напротив входной двери. Света подошла к столу председателя комиссии и услышала, что девушка перед ней  пришла вовсе не сдавать, а забирать свои документы, но ей сказали: 
- Вас вызывает директор!
- Я уже была у него. Я хочу сдать мои документы  в училище, на повара. 
- Директор желает ещё раз с Вами поговорить.
 И девушка нехотя отправилась к директору.
 У Светы документы приняли,  и даже четвёрку по сочинению, полученную на вступительном экзамене в мединституте, внесли в новый экзаменационный лист.  Требовалось досдать ещё два экзамена по математике — устный и письменный. В мединститут математику не сдавали, и теперь предстояло в очень короткий срок вспомнить материал, который она за два года изрядно подзабыла...  
Света готовилась днём и ночью, не поднимая головы от учебников. 
К собственному удивлению, здесь ей на устном экзамене не задали ни одного дополнительного вопроса, и письменный экзамен был лёгким. В итоге, она  получила по математике две отличные отметки! 
- Это потому, что недобор! – так объяснила успех тётя Бузя.
Как бы там ни было, две пятёрочки по математике, о чём Света и мечтать не смела, красовались одна под другой в техникумовском экзаменационном листе. 
  В приёмной комиссии ей сказали, что всё в порядке, можно ехать домой и 
к 1 сентября приезжать учиться. Но, честно говоря, большого удовлетворения Света не чувствовала – это было совсем не то, о чём она мечтала. И далеко не то, о чём мечтала её мама для своей дочки-отличницы.  
Техникум, оказывается, назывался кооперативным. Мама стеснялась этого названия. Она говорила знакомым, что её дочь поступила в химико-технологический... (и через паузу) – техникум. Она так мечтала об институте для Светланы!
                                   

3. Рассказ подруги
       
В просторном здании разместилось несколько новых факультетов: технологии хлебопечения, товароведения книги, пром- и продтоваров. Оставались также факультеты кулинарного училища по специальностям  повар и пекарь.
И всё было бы совсем неплохо, если бы учебный год для Светланы не начался с опоздания  на целую неделю... Но она не хотела вспоминать причины, которые ей, а также и её маме, испортили начало учебного года.

Рядом со Светой за одной партой оказалась девушка из украинского села под Одессой - Люда Савченко. Света подружилась с ней, и  все годы учёбы в техникуме они не расставались. 
   
Неожиданно через 2 месяца  после начала занятий сняли с работы директора техникума Виктора Ефимовича Перельмутера. 
- Так ему и надо!- в сердцах сказала Света.
- Ты что? Такой хороший человек! – удивилась Люда.
- Чем же он такой хороший?
- Понимаешь, если бы не он, я не училась бы сейчас в техникуме. Я же приехала поступать в кулинарное училище, на повара. И вдруг в приёмной комиссии мне говорят, что я должна сначала идти с моими документами к директору, - начала рассказывать Люда.
  - Так вот, захожу в кабинет директора, называю фамилию, а он и спрашивает: «Почему Вы решили учиться на повара? Почему бы Вам не поступить в техникум?» - «Но я школу закончила уже год назад. Я математику не сдам. А в училище принимают без экзаменов» - «У Вас хороший аттестат.  Вот, - говорит,- направление, передайте его приёмной комиссии и сдавайте экзамены!»  А устный экзамен уже через день. Я, конечно, подготовить ничего не успела  и получила по математике двойку. Иду забирать документы, чтобы передать их в училище, а мне опять говорят: «Вас вызывает директор!» 
И тут Света вспомнила девушку, которую видела у стола приёмной комиссии.
  -Снова иду к директору, - рассказывает Люда,- а он как разозлится на меня:
«Что за лентяйка такая -  только бы экзамены не сдавать! Не могла попросить другой билет! Вспомнила бы что-то на тройку. Вот направление от меня. Завтра будешь сдавать с другой группой другому преподавателю.» Назавтра мне поставили тройку, и, в общем, приняли в техникум! А ты говоришь: «так ему и надо!» Мне очень жаль, что его сняли. 
  - Да... Хороший человек, - только и сказала Света. 
В первый же месяц учёбы три неуспевающих студента из их группы перешли в училище. И Света  подумала, что приёмная комиссия, наверно,  посылала к директору за направлением на пересдачу экзаменов не только Люду.
Она отошла к окну, чтобы не показать подруге, как почти до слёз расстроило её услышанное. С ней всё было иначе. 
                                         

4. Хороший директор   

Ледниковый период сталинской политики в отношении к «безродным космополитам» и их детям продолжился и после смерти вождя. Оттепель не наступала.  И некоторые евреи, приспосабливаясь к «погоде», изо всех сил старались хорошо служить начальству, заранее угадывая ещё не отданные приказы.  Эти люди как будто не могли освободиться от комплекса неполноценности, привитого нацистами в годы войны. 

Сдав более чем успешно математику и получив подтверждение приёмной комиссии о том, что она принята, Света поспешила  уволиться с работы и к началу учебного года приехала в Кишинёв.  
29 августа, не отдохнув с дороги, она появилась в техникуме. 
И чуть ли не с порога ей сказали:
- Вас вызывает директор.
Света  вприпрыжку взбежала на второй этаж. Дверь кабинета, как будто ожидая её, была приоткрыта.
- Вызывали? Я – Гринберг.
- Нет. Вообще-то, не вызывал. Вам в канцелярии ничего не сказали?
- А что мне должны были сказать?
- Вам должны были вернуть документы. Вы их получили?
- Нет... - девушка совсем растерялась. – Почему вернуть?
- Мы не можем Вас принять в техникум.
- Почему? Я же сдала экзамены, всего один балл не добрала до 15.  
- У нас есть указание принимать людей только из Молдавии, а Вы из Украины.
- Как же так?! Меня ведь допустили сдавать экзамены... 
Что дальше говорил ей директор, она уже плохо слышала. И директора сквозь слёзы не видела.
«Б-же мой! Мама не выдержит...», оказывается, она произнесла это вслух.
Видно что-то похожее на совесть шевельнулось в душе директора Перельмутера, потому что он спросил:
- А отец у Вас есть?
- Да, - ответила Света, не понимая причём здесь её отец.
- Ну, Ваше положение не такое уж страшное. Знаете, сколько детей из-за войны осталось без отцов? Поступите в будущем году. 
   

5. В ожидании троллейбуса   
  
Света сидела на скамейке у вокзала, долго не замечая, что троллейбусы к остановке не подходят. Что-то опять случилось на линии. Не везёт ей сегодня  и вообще  не везёт...
Директор, кажется, что-то говорил о войне. Родители и бабушка тоже часто вспоминали войну. Теперь, ожидая троллейбуса, Света пыталась связать доводы директора Перельмутера о невозможности принять её  в техникум с его лицемерным сочувствием детям войны.
По мере того  как Света взрослела, родители уже и при ней всё чаще обсуждали судьбы родственников, погибших и выживших во время гитлеровской оккупации. И девочка не раз слышала, что за порядок в гетто отвечал так называемый  Юденрат -  еврейский Совет из числа заключённых.  
Совет занимался полезными  и нужными для узников делами: открыл больницу, собрал сирот в детдом, даже парикмахерская в гетто работала. Но оккупационные власти организовали Юденрат совсем не для этого, а, в первую очередь, для того, чтобы он собирал и сопровождал людей на различные работы, а также готовил списки и отправлял нетрудоспособных в лагеря. 
Положение обязывало работников Юденрата служить новой власти. 
Но служили по-разному. После войны стали известны факты, когда работники Юденрата кончали жизнь самоубийством, считая для себя невозможным, подчинясь приказу, посылать людей в лагеря смерти. 
Но были и такие усердные служащие, которые, надеясь выторговать себе какие-то преимущества, старались больше, чем надо, и спешили опередить указания хозяев. В итоге, именно эти самые рьяные помощники  первыми и поплатились – очень уж много они знали, участвуя в преступлениях гитлеровцев! После освобождения возмездие настигло также и тех из них, кого оккупанты пощадили, но народ не простил… 
Теперь, пока Светлана ожидала троллейбус и думала о своей очередной неудаче,  рассказы о служащих Юденрата, которые тоже приложили руку к гибели евреев, невольно приходили на память.
                                          

6. И всё-таки оттепель

Мама  приехала к вечеру того же дня. Она получила документы, которые были отправлены Светлане, и привезла их в Кишинёв. Казалось, она даже не очень расстроена:
- Нет и не надо! Тем лучше! Через год поступишь в институт.
- Как бы не так! – решительно сказала матери тётя Бузя, - в институт она поступит после окончания техникума. А теперь пиши письмо прямо в ЦК Компартии Молдавии. И мама стала писать. До поздней ночи сидела над письмом. Письмо было написано от всей полноты обиженной души еврейской матери. 
Но утром мама неожиданно сказала:
- Нет, не пойду я в молдавский ЦК жаловаться на директора Перельмутера.
Мне будет стыдно за него и за себя тоже. Пусть его Б-г накажет, но не моими руками. 
 - А перед твоей дочкой тебе не стыдно? Не стыдно, что ты не можешь защитить её от несправедливости?! Давай тогда отнесём твоё письмо в редакцию газеты, журналисты должны заступиться. Это же настоящее безобразие  - у них недобор, а они  не принимают человека  с отличными оценками.
Так отреагировала тётя Бузя на мамину еврейскую солидарность.  
   
То ли оттепель всё-таки была в стране, то ли журналисты постарались, но всего через неделю после начала учебного года Светлана Гринберг была зачислена в состав студентов Кишинёвского кооперативного техникума. 
А неожиданно скоро пришёл приказ об освобождении от должности директора Перельмутера Виктора Ефимовича.  Видно, числились за ним не только обиды Светланы и её матери.
И так как  даже троллейбусы в Кишинёве стали ходить почти  по расписанию, можно считать, что  погода в Молдавии улучшалась.

 

ПОВЕРХ БАРЬЕРОВ

Очень быстро и неожиданно нас настигает пора, когда мы начинаем оглядываться назад, вспоминая свою жизнь, и вдруг осознаём, как мало, оказывается, в повседневной суете мы успевали общаться со своими родителями, не говоря уже о бабушках и дедушках. Мы видим, что нашим детям и внукам сегодня точно также не до нас. Но когда-нибудь они захотят узнать не только из учебников истории о времени, в котором мы жили… 
И если собрать хотя бы только воспоминания о преодолении еврейскими детьми барьеров при получении образования, эти воспоминания будут; пожалуй, также драматичны, как рассказы об их выживании в годы войны.
                                                             
                                                                         «...Мне видеть невтерпёж
                                                                                 Достоинство, что просит подаянья,
                                                                                 Над простотой глумящуюся ложь,
                                                                                 Ничтожество в роскошном одеянье...»
                                                              Сонет  Шекспира  № 66 в переводе  С. Маршака

1. 13,65 кв. м на человека

    Глядя на то, как в странах Европы селят и обустраивают беженцев из  стран Азии и Африки, невольно вспоминается, как  советским гражданам не позволяла переехать из города в город, особенно, в столичный или курортный, «заботливо» установленная санитарная норма жилплощади на человека.

Выйдя замуж перед окончанием техникума, получив «свободный» диплом и оказавшись год назад в Одессе, Света Гринберг столкнулась с множеством совершенно непредвиденных сложностей.  Оказалось, что законный брак – это ещё не повод для переезда и регистрации (прописки) в городе. 
Видно, чтобы люди не жили в тесноте и обиде, для курортной «жемчужины у моря» существовала кем-то очень точно рассчитанная норма в 13,65 кв. м. жилья на человека. А со штампом в паспорте, который говорил о наличии супруга, эта норма, понятно, удваивалась.
Поэтому нельзя было прописаться к мужу, проживающему в заводском общежитии в одной комнате с тремя соседями. Нельзя было, даже не поселиться, только прописаться – к родственникам. 
Вся жилплощадь в городе была государственной, и, поселяя у себя родственника, люди очень рисковали  своей крышей над головой (могло грозить «уплотнение») и даже свободой (могли обвинить в спекуляции этой самой жилплощадью). 
И вообще прописаться в городе было невозможно.
А без постоянной прописки -  не найти работу! Без работы -  не получить прописку!
Замкнутый круг удалось на время разомкнуть только с помощью депутата Верховного Совета СССР, который работал с мужем в одном цехе большого машиностроительного завода. По его ходатайству паспортный отдел милиции великодушно прописал Светлану на один год к двоюродной сестре. С этой временной пропиской её в виде  исключения приняли рабочей  на хлебозавод.
Родственники ей посоветовали при оформлении даже не показывать диплом технолога, чтобы не ставить в неловкое положение отдел кадров, который должен будет благородно отказываться  принимать специалиста на рабочее место. 
Через какое-то время она всё же предъявила свой диплом в надежде получить освободившееся в лаборатории место. И вскоре узнала, что на это место приняли только что закончившую школу дочку директора другого хлебозавода.  
Прописка закончилась, пришлось уволиться.  Оставался  единственный выход для Светы - поступить на стационар в институт. Это увеличило бы 
и без того нелёгкие материальные трудности только что созданной семьи, 
но зато могло бы дать возможность молодой женщине получить студенческую прописку и остаться с мужем в Одессе. А недавно вступившая в силу новая реформа образования обещала к тому же серьёзные льготы, которыми она надеялась воспользоваться.

2. Дама в очках и с папкой под мышкой

Света пришла подавать документы в Одесский технологический институт пищевой промышленности. Она остановилась на пороге вестибюля, где расположилась приёмная комиссия, осмотрелась и выбрала стол, к которому очередь была поменьше.  Оказалось, что это стол секретаря приёмной комиссии.
Секретарь - немолодая с неудачно покрашенными волосами строгая дама в больших очках - взяла в руки диплом, трудовую книжку и поняла, что перед ней – не вчерашняя школьница. Работа в аптеке к будущей специальности инженера отношения не имела, но вместе с годом работы на хлебозаводе вполне укладывались в стаж, дающий право на льготы. А диплом с отличием - «красный» диплом технолога хлебопекарной промышленности  - вполне соответствовал профилю института и к тому же ещё  позволял сдавать только один вступительный экзамен вместо пяти.
Дама положила документы в красную папку, которвя лежала в стороне от других папок, и встала из-за стола.
 - Подождите здесь! 
Очередь немедленно расступилась, и Светланины документы отправились под мышкой у дамы в очках к столу председателя приёмной комиссии. Проводив её взглядом, Света увидела, что женщина положила её диплом и трудовую книжку перед председателем. И так как разговор длился довольно долго, она поняла, что это не предвещает ей ничего хорошего.
Наконец, дама вернулась к своему столу и протянула Свете её документы:
- К сожалению, у вас нет льготы, невзирая на  диплом с отличием. 
- Тогда я готова сдавать все экзамены. 
- Мы не можем принять у вас документы и допустить к вступительным экзаменам. Вы должны были отработать три года по назначению, или иметь направление на учёбу, которое освободило бы Вас от этой обязанности. 
Отказано было категорически, и спорить было бесполезно.
Света тут же забрала свои  документы из рук этой «железной леди» и, укладывая их в портфель, сказала: 
 - В Положении о приёме в вузы  ничего не говорится о направлении на учёбу! – и пошла к двери.
Почти у самого выхода она услышала:
- Подождите!
Света остановилась.
- Учтите! Направление на учебу должно быть из Министерства, а не из Вашего техникума! – последнее слово должно было остаться за дамой, облечённой властью над поступающими в институт.

«Пожалуй, так  даже лучше! А то готовишься, сдаёшь... а в конце тебе специально зададут пару вопросов «на засыпку», чтобы поставить двойку! Это мы уже проходили.» - подумала девушка, закрывая за собой дверь.

3. Вопросы на засыпку

Неспроста Никита Сергеевич затеял в 50-х годах прошлого столетия реформу образования: миллионы людей не вернулись с войны, и страна остро нуждалась в рабочей силе на производстве и в сельском хозяйстве. Реформа была необходима, так как подросшую молодёжь желательно было после окончания средней школы направить работать. Да и высшая школа могла принять только треть желающих учиться дальше. 
Положение о Реформе было принято 24 декабря 1958 года. В нём была отражена главная мера, предписанная Хрущевым в отношении высшего образования, - необходимость двухлетнего производственного стажа перед поступлением в вуз.
По новой Реформе образования 80% абитуриентов, принимаемых в вузы, должны были иметь трудовой стаж. Только медаль об окончании школы с отличием или «красный» диплом техникума могли сразу же открыть двери в институт и даже почти освободить от сдачи вступительных экзаменов.
Приёмным комиссиям можно было посочувствовать. Чтобы поддержать политику государства и отсеять две трети поступающих в вузы, им приходилось придумывать аргументы  «на засыпку» для нежелательных абитуриентов. Светлана собрала целый список «обоснований», которыми  пользовались приёмные комиссии. И теперь добавилось ещё одно – требовать направление на учёбу.
В этот список входило:
в союзных республиках - ссылаться на преимущества и льготы для национальных  кадров;
записывать имеющих льготы в группы недавних десятиклассников, где требования были выше;
придумывать «на засыпку» дополнительные вопросы, часто выходившие за рамки школьной программы; 
стараться снизить оценку хотя бы всего на один балл, и недавнему школьнику трудно будет спорить, если он не пройдёт по конкурсу; 
считаться со статусом и рангом родителей,  
спекулируя ограничениями, намекать, как говорилось в анекдоте, на то, что «надо ж -дать», т.е. на взятку. 
Поэтому и не могли поступить ни с первого, ни со второго раза хорошие ученики и не только еврейского происхождения!

4. Автобиография

- Ну, и что же теперь делать? Я думала - поступлю в институт, получу студенческую прописку. А так - придётся уезжать из Одессы, этими словами Света закончила рассказывать своей двоюродной сестре о том, как она сдавала документы.
Сестра Соня слушала Светлану, поджав губы и возмущённо покачивая головой. Затем она решительно сказала:
- Значит так!  Не расслабляйся! У тебя есть замечательный Атестат об окончании средней школы! Переписываешь биографию, не упоминая техникум, одеваешься иначе, чем сегодня, и подходишь к другому столу подавать документы. 
В школьные годы, когда Света приходила домой и жаловалась маме, что ей несправедливо поставили «четвёрку», мама говорила:
- Ты знала на «пять»? А должна была знать на «шесть», чтобы получить «пять».
И приводила в пример двоюродную сестру. 
В 1944 году, когда Балту освободили от оккупантов, Софье было уже
19 лет. Она отлично закончила до войны 8 классов. В гетто не могло быть и речи об учёбе – только работа по принуждению  или в поисках «куска хлеба».
Переехав после освобождения в Одессу и желая сэкономить хоть один год из потерянных трёх, она, сославшись на то, что все документы пропали, написала в биографии, что закончила 9 классов и была принята в 10-й. Поступая после окончания школы в университет, она опять рискнула и указалаа в автобиографии, что в годы войны эвакуировалась с семьёй маминого брата в Среднюю Азию в город Фрунзе.
Софья была уже на третьем курсе филологического факультета, когда в деканат поступила анонимка о том, что все три года оккупации она с матерью и братом находилась в Балте. (О том, что они были заперты в гетто, в анонимке не упоминалось!) Её хотели немедленно исключить из университета. Но она была отличницей! И ... её оставили. До самого окончания учёбы она училась «на шесть», т.е. отлично, и продолжала получать повышенную стипендию. 

На следующий день, переписав биографию и переодевшись по совету сестры в другое платье, Света, придя в институт,  сразу направилась в дальний конец зала. За столом внимательно сверили копию трудовой книжки с оригиналом, приняли характеристику, бегло прочитали биографию и пометили год выдачи Аттестата зрелости – 6 лет назад.  
И тут же её документы отнесли на стол секретаря приёмной комиссии. Их положили в знакомую Свете красную папку. 
«Значит, опять эта же дама будет решать, попаду ли я в число 80-ти процентов льготников и имею ли я вообще право учиться в институте»,- подумала Света. 
Прошло два бесконечно долгих дня.   Наконец, в одном из списков допущенных к вступительным экзаменам Светлана нашла свою фамилию. Кажется, всё обошлось, и можно было ехать в Балту готовиться к экзаменам.

5. Вступительные экзамены

Предстояло сдать пять экзаменов: две математики – устную и письменную, физику, русский и иностранный.
К экзамену по физике готовиться было легко. В техникуме проходили много технических дисциплин, которые «читали» преподаватели вузов.
Поэтому школьная программа теперь была понятнее, и формулы вспоминались быстро. 
Русский и иностранный тоже трудностей не вызывали. А вот математика – главный предмет в институте на экономическом факультете -  требовала серьёзной подготовки: прошло уже шесть лет после окончания школы ... 
Каждый день в шесть часов утра Света уже сидела за учебниками.

Приехав в Одессу за два дня до начала экзаменов, Светлана прямо с вокзала направилась в институт. Подошла к расписанию и вдруг увидела, что первый экзамен – химия, которой раньше в списке не было! Оказывается, ею заменили письменную математику. 
Оставалось всего полтора дня и две ночи, чтобы  вспомнить школьную программу.
 
Две молодые преподавательницы химии устали задавать Свете вопросы. Откуда им было знать, что в техникуме на хлебопекарном факультете каких только химий не было – от органической и неорганической до физколлоидной  и аналитической! 
Наконец, одна из принимающих экзамен сказала:
- Пока «пять». Но это же только первый экзамен,– и обе расписались в экзаменационном листе.

Перед каждым следующим экзаменом девушка вспоминала это многозначительное «пока» и готовилась к худшему.Но меньше четвёрки ей никто не поставил.  Света набрала 21 балл из 25-ти.

6. Поверх барьеров

Приёмная комиссия подводила итоги вступительных экзаменов несколько дней. И вот, наконец,  на институтской доске объявлений под заголовком 
«Следующим абитуриентам явиться в деканат на собеседование» появился список.
    - Ну что? Поступила? – в один голос спросили две подруги из её группы, которые оказались рядом.
- Не знаю...Вот в деканат вызывают.
- Значит, поступила, - упавшим голосом сказала одна из девушек.
-А вас нет в этом списке? Сколько у вас баллов? Кажется, тоже 21, как и у меня?
- Да. Но у тебя, наверно, есть два года стажа? 
- Даже три.
- Так почему же ты оказалась в нашей группе «десятиклассников»?
- Не знаю... Так записали...
Подруги сказали, что, если нет полных двух лет стажа, 21-го балла  недостаточно. А для тех, у кого есть стаж,  проходной балл 20 и даже 19 –иначе не набирается 80%  льготников, как того требует Положение.

В деканате попросили рассказать, где и кем она работала. Но как только она упомянула аптеку, декан факультета её немедленно прервал:
- Кому нужна здесь Ваша аптека? Расскажите о хлебозаводе.
Затем он открыл красную папку, зачитал производственную характеристику, назвал отметки, полученные на вступительных экзаменах, и поздравил её с поступлением с институт.
Светлана, счастливая, появилась со студенческим билетом в руках и рассказала сестре о том, что, если бы у неё не было стажа, набрав 21 балл, она не прошла бы по конкурсу, так как, оказывается, сдавала экзамены в группе «десятиклассников».
Сестра вычислила, что не иначе, как секретарь приёмной комиссии, не предполагая, что, закончив школу шесть лет назад, можно выдержать экзамены в конкурсе с недавними выпускниками, записала её именно в эту группу.
_______________

Через два года, проживая то у родственников в проходной комнате, то в почти неотапливаемом зимой съёмном дачном домике, Светлана с мужем въехали в новую однокомнатную  квартиру, построенную по следующему Указу Хрущёва – Указу о кооперативном строительстве.
Но сначала она всё-таки поступила в институт, преодолев все барьеры.
Или ... благодаря расторопной даме в больших очках и с красной папкой под мышкой, включившей её в список «десятиклассников»?

                                       ______________________

 

К 75-летию начала ВОВ                

В пасти лютого зверя                 
«Пусть даже ты героем был»

«Мы гордимся доблестными советскими воинами – освободителями Европы от фашистского рабства. Мы всей душой благодарны им!»
Под такими лозунгами проходит каждый год празднование дня Победы в еврейских общинах Германии. Мы чествуем в этот день своих ветеранов ВОВ, дарим им цветы и желаем, чтобы они  ещё много лет оставались с нами..
День Победы был и навсегда останется для людей, переживших оккупацию, самым главным праздником! Почти каждый из выживших в фашистской неволе в своих воспоминаниях пишет о том, как ждал нашей победы и как счастлив был в этот майский день 45-го года.
Советский поэт Константин Симонов глядя на измученных, но бесконечно благодарных жителей освобождённых городов, не мог не написать, обращаясь к красноармейцам: 

"Пусть даже ты героем был,
Но не гордись – ты в день вступленья
Не багодарность заслужил
От них, а только лишь прощенье.

Ты только отдал страшный долг,              
Который сделал в ту годину,
Когда твой отступавший полк
Их отдал в рабство на чужбину." *          

Мы высоко ценим заслуги Красной Армии, освободившей от захватчиков города, сёла, а заодно концлагеря и гетто с евреями, которых просто не успели уничтожить. Но вместе с тем мы помним и о том, как  в 41-м остались в оккупации даже не на произвол судьбы, а на верную смерть!
В документах на признание членов моей семьи «пострадавшими от противоправных действий национал-социалистов» (так в дословном переводе с немецкого называются бывшие узники концлагерей и гетто) нашлись воспоминания моей матери о тех первых днях оккупации.
                                           
Рассказ Матери 
 
Война... Остановить фрицев, как нам ещё недавно обещали, не удалось. Люди бегут, сами не зная куда. А война нас догоняет... Кто-то, как и мы,  успел на телеге оторваться от толпы беженцев, а кто-то ещё надеется пешком уйти от наступающих  немцев.                                                                                                   Да, мы оказались беженцами, потому что плохо была организована эвакуация.   Её просто никто не организовывал! Власти из города ушли, а люди бежали, кто как мог.  А далеко ли могли уйти старые и не очень старые женщины с грузом каких-то вещей и с малыми детьми на руках?  
Орудийные выстрелы всё ближе.  Куда деться?..
В каком-то селе, в ветхом  домишке на горе мы попросили убежища на ночь. Здесь уже было много людей, и среди них оказалась моя сестра Клара со своей свекровью и  детьми - 15-летней Соней и 8-летним Илюшей.
Беспрерывная стрельба. Вой снарядов и пулемётные очереди.  Казалось, залпы орудийных выстрелов разнесут наше убогое пристанище, и все мы погибнем..                                                                                                                                                                            
В  том старом домишке на горе мы провели совершенно бессонную ночь. Помню, как болела голова от непрерывного гула и взрывов,  как хотелось тишины.  Но когда, наконец, под утро наступила тишина, стало совсем жутко.
Вскоре послышалась чужая речь, и уже было понятно, что это для нас значит. Через короткое время на пороге появилось двое вооружённых людей. Они стали выгонять нас из дома и ставить к стенке. Против нас стоял целый взвод немецких солдат. Дула их винтовок были направлены на беззащитных безоружных людей.
Мы очутились в пасти лютого зверя... Стояли под стенкой и ждали своей участи. В это время в доме прогремело два выстрела. Там оставались сестра и племянница. 
Я приросла к земле, обняла и крепко прижала к себе Илюшу, испугавшись, что он может броситься в дом к маме и увидеть... Я была уверена, что с моей сестрой и её дочкой уже расправились.
Но Б-г миловал!   
... Как потом оказалось, солдаты в дом не вошли, а стреляли с порога - в погреб и по дверце чердака. А  Клара с девочкой прятались на русской печи за старенькой выцветшей  дырявой занавеской.   
Для нас, стоявших под стенкой, это первое знакомство с оккупантами, к счастью, закончилось без потерь. Нас просто разогнали выстрелами в воздух.  Но этот первый урок не прошёл бесследно.
Мы поняли, что лютому зверю ничего не стоило растерзать нас. 
На мою сестру страшно было смотреть, когда она появилась на пороге дома, в котором пряталась с дочкой. На её лице, казалось, кроме глаз, ничего не было. Девочка выглядывала из-за спины матери, не отвечала на наши вопросы и только смотрела  поверх наших голов, боясь увидеть немцев.  
Теперь люди точно уже не знали, куда им деться: пробираться  ли дальше на Восток, возвращаться ли обратно.  Мы было двинулись дальше, но вскоре нас догнали немецкие мотоциклисты, окружили и с криками „Zurück!“ cтали гнать в обратную сторону.                                 
   
В Балту мы вернулись всемером: я с матерью и мужем и Клара с её семьёй.
Нашу двухлетнюю Анечку мы по дороге оставили в другом селе у родителей моей сотрудницы – стариков Аляниных. 
Даже сейчас, через много лет, когда я пишу эти строки, я не могу сдержать горьких слёз, вспоминая, как это было ужасно, когда муж взял у меня из рук ребёнка  и отдал  его  чужим людям. А мы, взрослые, вышли со двора и, не оглядываясь на нашу девочку,  закрыли за собой калитку!
Только через несколько недель мужу удалось пробраться в деревню к добрым людям Аляниным и забрать Аню. Мы к тому времени уже поселились в доме свекрови,  который находился на улице, отведенной под гетто.
Вернуться в дом моей матери  мы уже не могли – в центре города хозяйничали немцы.
                                                     
* К. Симонов «Возвращение в город»,1943 год (прим. автора)

 

Рассказы о детстве в Балтском гетто                             
                                          
Ушли из жизни  родители, дедушки и бабушки.
Уходят старшие братья и сёстры. 
Уходят, так и не рассказав нам о пережитом...
Сразу после войны они ничего не рассказывали, так как это было время,  когда советская власть могла что угодно «пришить»  людям, пережившим оккупацию. Даже евреям  «пришивали» шпионаж в пользу  Германии!  
Ни тогда, ни позже не рассказывали ещё и потому, что  было слишком больно вспоминать о пережитом. Хотелось скорее забыть издевательства и унижения.  Рассказывать стали позже, когда времена немного изменились, и дети уже повзрослели. И то - рассказывали  только об эпизодах со счастливым  концом.  
                                           
Побег

В подвале было темно и сыро.
Аня только что заскочила сюда через оставленную кем-то незапертой крышку входа.
Перед этим она выбежала из дому следом за мамой. Но маму вели через двор двое немецких солдат. И поэтому Аня не стала кричать и звать маму. Понимала, что её тоже могут  поставить в колонну, где были не только взрослые, но даже совсем маленькие дети, и... увести. Страшное слово «лагерь» уже было известно ребёнку.Где-то стреляли. И это она тоже понимала:  такие хлопки означали выстрелы.  Было страшно. Прижавшись к забору, девочка ждала, пока уведут колонну. 
Военные поставили маму в строй и стали возвращаться в дом. Оcтавшись незамеченной, Аня побежала вдоль забора. В заборе была дыра в соседний двор, а там за углом, в узком проходе между домами -  вход в подвал. К её счастью,  кто-то забыл закрыть за собой крышку, и в подвал удалось легко попасть.
Она почти скатилась по ступенькам вниз, забилась  в самый тёмный угол и притихла. 
В подвале были люди. Они, конечно, её увидели и стали тихо советоваться, не закрыть ли вход на задвижку.  Кто-то чужой мог видеть, куда побежал ребёнок, и пойти следом. Тогда всем конец. Но, видно, каждый ждал, что другой закроет вход в подвал, и боялся выйти из своего укрытия.
  Тут, задыхаясь, опять кто-то сбежал по ступенькам вниз, на сей раз не забыв наглухо захлопнуть за собой крышку.
- Женя, это ты? Что там наверху?
- Тише, тише, потом...
Да, это была Женя -  Анина мама. Она  видела, куда побежала её дочка, и поняла, что подвал может быть открыт.
   
Когда немецкие солдаты вернулись в дом, Женя, не раздумывая, бросилась бежать из колонны.   Она для себя уже давно решила, что лучше сразу на месте умереть от выстрела, чем попасть в лагерь.  
Колонну охраняли ещё другие солдаты и полицаи, но она решилась - и побежала. 
«Пусть стреляют в спину, пусть. Разом всё и кончится», - думала она. И так, ожидая выстрела в спину, почти ощущая, как это происходит, она добежала до лаза в заборе, протиснулась... и поняла, что никто не выстрелил! Значит, если крышка погреба не заперта изнутри на задвижку, она  спасена...
   
...Девочка отдышалась и стала различать в темноте предметы.
Она увидела около себя какую-то картонную коробку и стала заползать под неё.
Коробка была старая,  влажная и,  от усилий спрятаться под неё, рвалась. 
 «Почему я такая большая и не помещаюсь?» - думала девочка, сжимаясь так, что коленки доставали до подбородка, и пытаясь натянуть на себя коробку.  
Ребёнку шёл всего лишь пятый год – такая большая она была!
 
Крышка подвала приподнялась. Это пришёл Арончик - сын одной из обитательниц этого убежища.
- Арончик, что там наверху?
- Женю взяли, больше никого. Там только старушки остались.
- Иди скажи им, что Женя здесь с нами.
Арончик ушёл и через некоторое время вернулся:
- Они не верят.  Все видели, как её поставили в колонну.
Но тут мальчик сам увидел Женю и ушёл успокоенный. 
Hа сей раз всё обошлось...  

                                                                   
 Сестричка

Четырёхлетнюю Аню не пришлось будить. Отец только подошёл к её постели, и она сразу открыла глаза.
- Что? Надо одеваться?
- Да. Пойдёшь к соседям, побудешь у них.
- А вы? А мама?
- Мама больна. Ты слышала, как она всю ночь стонала?
- Да...А сейчас что – уже утро?
- Утро. К маме должен прийти врач. Я помогу тебе одеться, на улице холодно. Январь, крещенские морозы.
- Я не хочу к соседям. Я останусь здесь, у бабушки. В моём домике.
  
«Домик» был под столом в бабушкиной комнате. Стол был покрыт старой бархатной скатертью. Бахрома свисала до пола. Под столом было тихо и уютно. Взрослые уже привыкли, что Аня там устроила «домик». Из каких-то коробочек и тряпочек  сделала стол и кроватки для своих кукол. С тех пор, как Туба – девушка из Бессарабии, которая многому успела научить её, в том числе шить тряпичные  куклы, - ушла летом из гетто, Аня теперь шила  кукол и платья для них сама. А волосы куклам, чёрные и золотистые, она стала делать, срезая ножницами  бахрому... пока бабушка не заметила, что она портит скатерть. 
    
Аня помнила, как Туба собиралась уйти из гетто. Её почти не отговаривали. В самом деле, кому как не ей, 17-летней и к тому же голубоглазой и белокурой девушке, пытаться вырваться из этой западни, устроенной для евреев?  Туба готовилась не один день. Подлатала свой скудный гардероб. Подогнала юбки и платья  по фигуре так, чтобы незаметно было, что на ней три юбки. А поверх юбок ещё и два платья. 
С Тубой прощались, откровенно завидуя.  
А она смеялась и говорила:
- Ну, кто скажет, что я еврейка? Разве я похожа на еврейку?
Наверно, она ушла ночью, когда девочка спала. Не хотела, чтоб ребёнок плакал, прощаясь.  И сама боялась заплакать – так они обе, большая и маленькая, привязались друг к другу. 
Прошло уже много месяцев, пришла зима, а о Тубе и её подруге - маминой двоюродной сестре - никто ничего не слышал. А может быть, слышали, но девочке не рассказывали.
Так исчезла из жизни Ани славная бессарабская девушка Туба. 
Так исчезли из жизни  две девушки, на евреек вовсе непохожие.

- Я останусь здесь у бабушки, в моём домике. Я буду тихо сидеть...
-  Нельзя. Сейчас врач придёт. 
Они не успели одеться, как в дверь постучались. Отец открыл и впустил незнакомую женщину с чемоданчиком в руках. Женщина разделась и прошла к маме. А девочка с отцом отправились к соседям.
   
Через какое-то время, ужё днём, ребёнка привели домой. Отец развязал на ней завязанный узлом на спине большой платок, помог раздеться дальше, заставил помыть руки и лишь тогда сказал:
- У тебя теперь есть сестричка. 
- Сестричка? А откуда она взялась?
- Ты видела тётю с чемоданчиком? Она её принесла.
- В чемоданчике?
- Да. Именно в чемоданчике. Пойдём, покажу сестричку.
Они вошли к маме. Рядом с маминой постелью на двух табуретках девочка увидела корыто, застланное внутри ватным одеялом. А в корыте туго, как кочанчик, замотанный в пелёнки спал ребёнок.
- Вот. Твоя сестричка,- гордо сказал отец.
- Такая маленькая?! Я думала – она большая,  и с ней можно играть.
- Ничего, она вырастет...
И он вдруг замолчал. Посмотрел на мать. В их глазах девочка увидела слёзы и немой вопрос: «Вырастет ли?»
Над головой на потолке чернели отверстия от пуль: только вчера в окно стреляли. Разбитое стекло осторожно вынули, и  вместо него окно заткнули подушкой... 

Сестричка выросла.  Позже с ней можно было играться, а затем, уже после освобождения, и играть.  Ещё через годы она закончила школу, университет – одним словом -  выросла! 
А в тот  первый год своей жизни сестричка много и тяжело болела. И только Б-гу,  родителям и бабушке было известно, как в условиях гетто без лекарств ( без антибиотиков!)  им удалось спасти её :  зимой от воспаления лёгких, а летом от кровавого поноса.
Аня  помнит, как плакали родители по ночам над корытом-колыбелью своей младшей дочурки:
- Господи, если она уже родилась, пусть она будет! Не отбирай её у нас!

Дверь на верёвочке
                         
После тревожной ночи под утро я, наконец, уснула. 
Сквозь сон слышу где-то совсем близко громкую непонятную речь. Открываю глаза – надо мной стоят двое: немецкий солдат и полицай. Вскакиваю и, потянув за собой летнее одеяло, пулей вылетаю мимо них из дому.
За мной следом появляется полицай. Понимаю, что далеко мне не убежать. Полицай мне что-то кричит. Я не сразу могу понять, что он велит мне остановиться и вернуться в дом:
- Стой! Ты потеряла деньги. Твой кошелёк  у немца. Он не имеет права забирать деньги. Вернись, и он тебе их отдаст.
 Полицай - уже рядом, хватает меня за одеяло и тянет в дом.
- Нет. Не пойду. Мне не нужны эти деньги. 
- Он требует, чтобы ты зашла. Он ждёт!
- Не пойду!
  Тут из дома выходит немец.  Взмахом руки велит полицаю убраться. Запахнувшись насколько возможно в одеяло, подняв его  выше подбородка, стою, почти не дыша... Немец подходит и … протягивает кошелёк:
- Das ist deins? (Это твоё?)
Я нерешительно киваю, плотнее кутаясь в одеяло.
- Nein!- расхохотался,- Das ist meins! (Нет! Это – моё!)
Хохоча, кладёт мой кошелёк себе в карман и вместе с полицаем... уходит.

А я благодарю Б-га, что они не затащили меня в пустую квартиру, и всё обошлось только испугом. Кому нужны теперь деньги? И чего они стоят, когда жизнь ничего не стоит?!
Но как же случилось, что я осталась в доме одна? Где мой ребёнок? Куда делась моя свекровь? Почему она меня не разбудила?
Позже свекровь объяснила:
- Мы услышали, что идёт облава, что они ходят из дома в дом. И все  быстро ушли в погреб. А я схватила Аню,  связала верёвочкой петли замка на двери – вдруг не зайдут! – и тоже поспешила за всеми.

К 70-летию освобождения Транснистрии от немецко-фашистских оккупантов
Всем  смертям  назло

Под какой счастливой звездой выжили в румынской зоне оккупации те советские евреи, чьи дети отмечают весной 2014 года 70-летие своего второго рождения?  Кроме Б-га, кто ещё помог уцелеть людям, обречённым на смерть?  И сколько же было  уцелевших?   
Несмотря на то, что  вопрос о количестве выживших евреев, как в Транснистрии, так и в остальных регионах СССР, ещё требует дополнительного исследования,  Семён Додик в статье «Судьба евреев Транснистрии»* приводит убедительные данные  о погибших и выживших и анализирует факторы, способствовавшие выживанию.
    
Всего из почти 3-х миллионов евреев, оставшихся на оккупированной территории СССР в границах 1941 года,  выжило  чуть менее 170 тысяч, или 5,7% . Можно легко подсчитать, сколько человек, не сумевших  эвакуироваться, погибло.
В то же время в Транснистрии – так называлось Заднестровье – территория между Южным Бугом  и Днестром – всем смертям назло осталось в живых около 110 тысяч евреев. Это  -  65%  от общего количества всех выживших!
   
В своём диком стремлении беспрекословно выполнять приказы гитлеровцев румынские  оккупанты и их приспешники за  2 года и 7 месяцев – столько времени  длилась  оккупация юго-западной Украины и Молдавии – лишили жизни более 250 тысяч евреев и 27 тысяч цыган. 
Это был самый настоящий геноцид.
Многие из тех, кто лично  оккупацию не пережил, кто вырос в стране, которая склонна была утверждать, что пребывание евреев в немецко-румынском  тылу  было добровольным, до сих пор считают, что выжившим просто повезло.
  «Повезло» – прошедшим «маршем смерти» через всю Бессарабию и Буковину, не сброшенным в Днестр при переправах, не расстрелянным в Касауцком лесу, изнасилованным - но не до смерти, выползшим полумёртвыми из расстрельных ям, не умершим от голода и не замёрзшим в ту первую зиму 41-42 года. Им – случайно не сгоревшим в запертых снаружи сараях и не расстрелянным в чистом поле – просто повезло!     
  Наверно, действительно родились под счастливой звездой те, кто не успел умереть до того, как  Красная Армия отбросила врага от Москвы, разгромила его  под Сталинградом, победила на Курской дуге.
  После этих побед миф о молниеносной победе Гитлера серьёзно пошатнулся в глазах его союзника – Румынии. И Румыния стала понемногу  менять свою оккупационную политику, в том числе и по отношению к евреям.                                                                                  
   После  битвы на Курской дуге, когда Красная Армия стала стремительно возвращать себе города и местечки  юго-запада Украины, в некоторых из них среди освобождённых были и  евреи. Не все евреи погибли в Могилеве-Подольском, Бершади, Жмеринке, Шаргороде. Около 2 тысяч евреев выжило в Одесском регионе Транснистрии.                                                                                                                         

В то же время в других, не входящих в состав Транснистрии  районах Украины и Белоруссии, еврейские общины были уничтожены полностью.
    
До сих пор мало известно о героизме еврейских жертв геноцида.
В статье «Транснистрия. Забытое кладбище.», написанной в 50-е годы 
ХХ ст.,  Юлиус С. Фишер (1892-1965г.г.) – д-р философии и права,  автор многих работ, которые публиковались Еврейским Всемирным Конгрессом, рассказывает об адвокате  Шапиро из Кишинёвского гетто , который 
 «... проявил удивительную изобретательность: он достал униформу немецкого офицера, в которой вылетел на военном самолете в Бухарест, чтобы попытаться предотвратить депортацию своих собратьев. Его усилия, однако, были безуспешными. Останься он в столице, возможно, oн сохранил бы свою собственную жизнь. Но он вернулся в гетто - и погиб вместе с тысячами своих соплеменников.»**
  Важным фактором, позволившем уцелеть евреям Транснистрии,  считается поддержка, оказываемая местным населением своим землякам и соседям. В последнее время написано множество воспоминаний о бескорыстной помощи, в частности, сельских жителей Украины. Без всяких сомнений, украинцы помогали выжить евреям Транснистрии.    
 А румынские власти, изменив свою оккупационную политику, уже не запрещали использовать труд  евреев. Их брали на работу, но… ничего  не платили. Хорошо ещё, если кормили и разрешали взять с собой  немного еды для детей, оставшихся в гетто. 
И, как часто бывает в смутные времена, на поверхность всплывает всякая нечисть. Давно взрослые дети бывших узников гетто  хорошо помнят не только людей, помогавших им выжить, но и преступления помощников и прислужников нацистов, участвовавших в геноциде. Без их помощи Транснистрия не стала бы кладбищем сотен тысяч евреев. 
Одиннадцать из четырнадцати близких родственников моей семьи выжило в Одесском регионе Транснистрии. Поэтому рассказы,   написанные по моим воспоминаниям и по воспоминаниям моих родителей, не всегда заканчиваются трагично. 

* Сетевой портал «Заметки еврейской истории», редактор Евг. Беркович
** Википедия «Транснистрия. Забытое кладбище.» Автор - Юлиус С. Фишер, перевод статьи на русский язык Давида Розенфельда.